Вот мы и в Сохо. Сохо, конечно, надо видеть! Сплошная тусовка! Все друг с другом знакомы — такое первое впечатление. Кругом галереи, художественные мастерские, студии. Фланирует одетый шокирующе-небрежно местный люд неизвестно какого пола. Столики на улицах, невзирая на зимнее время; молодые кокетливые официантки...
Проходим греческий ресторанчик, и рядом — галерея Дымбы. Входим. Небольшое помещение, увешанное картинами. Сбоку у стола, пристроившись на краешке кресла, сидит молодой человек с всклокоченной рыжей шевелюрой. Над ним, оперевшись рукой о край стола, как скала, навис пан Дымба. Свободной рукой схватив несколько каталогов, он тряс ими у самого носа посетителя. Полное круглое лицо рыжего человека пылало, как маков цвет. А Дымба все продолжал экзекуцию, энергично внушая что-то по-польски. Увидев нас, он тут же перешел на английский.
— Вот, господа, знакомьтесь! Еще один пожаловал. Коллекционер, бизнесмен, дилер, пекарь и черт знает кто он еще! Этот молодой человек решил, что в нашем деле положить в карман сто тысяч “зеленых” — все равно, что выпить стакан газировки.
— Не-е... Я — только для экспертизы... — рыжеволосый оторвал взгляд от пола и с мольбой взглянул на нас. Лицо его все еще было пунцовым. “Дымба кого хочешь “достанет”, а с этим рыжиком он просто забавляется”, — усмехнулся про себя я, заметив веселые чертики в глазах пана. Особенно он любил поизгаляться над своими бывшими соотечественниками, приехавшими быстро разбогатеть.
Ланину, видимо, надоело это представление, поэтому он мрачно резанул:
— Где работа, пан?
Но пана не так-то легко было остановить. Положив пудовую свою руку на плечо рыжего парня, он обернулся к Лешке.
— Вот скажи, Алекс, мог бы ты за бумажку, подписанную неизвестно кем, с изображением неизвестно кого, выложить тысячу долларов?
Алексей хмуро взглянул на Дымбу.
— Покажи “бумажку”, разберемся...
— Сейчас увидите. Вот этот молодой бизнесмен принес. Утверждает, что это портрет русского, — Дымба выразительно взглянул на рыжего, — русского композитора Стравинского, даже не потрудившись сравнить его с известными фотографиями маэстро!
Я уже давно догадался, что этот рыжий поляк и есть тот самый зять коротышки Дэвида, владельца антикварного магазина. Как его зовут?.. Ну да, Люцик! Приехал в Нью-Йорк продавать подаренный ему рисунок. Пан Дымба тем временем взял со стола картонную папку и раскрыл ее.
— Вот, извольте посмотреть... Пан бизнесмен,— Дымба сделал паузу и в упор уставился на толстенького Люцика, в его глазах опять запрыгали чертики,— пан бизнесмен запросил десять сотенных.
Мы с Лешкой поднялись с кресел и подошли к столу. Итак, “Ю.Пи.” сейчас перестанет быть загадкой. Главное — расшифровать, кто же автор? Еще подходя к столу, я почувствовал внутри какой-то холодок. Взглянул на Леху — его лицо было сосредоточенно-мрачным. Меж тем пан Дымба продолжал свой цирк: лист на столе лежал изображением вниз. Но уже сам вид плотной желтоватой бумаги подтверждал, что это не просто заурядная работа. Мощная ладонь Дымбы лежала поверх листа.
— Это не поляк, я уверен, — продолжал свою “лекцию” галерейщик. — Скорее, это по вашему департаменту; кто-то из русских.
С этими словами он жестом фокусника перевернул лист. Господи! Да одного взгляда было достаточно, чтобы понять все! Широкими, небрежными — мастерски небрежными — штрихами художник изобразил мясистый нос, усы щеточкой и непослушную челку набок. Все это могло принадлежать только одному человеку — Корнею Чуковскому. И рисовал его Илья Репин. Внизу так же небрежно были начертаны две русские буквы — “И.Р.” Все ясно! В английской транскрипции эти буквы произносятся как “Ю.Пи.”.
Я взглянул на Лешку, тот на меня, и наши лица расплылись в глупых улыбках.
— Да это же Чуковский, — с торжествующим вызовом воскликнул Леха. — А художник — Илья Репин. А то заладили — “Ю.Пи”... “Ю.Пи”...
— Поляки? — с надеждой встрепенулся Люцик.
— Не-а, русские. И оба знаменитые.
— А я что говорил!— захохотал пан Дымба.— Только взглянул, сразу понял, что из России. А теперь послушай, — повернулся он к скисшему Люцику, — как оценят русские эксперты твою “бумажку”.
Дымба подмигнул нам с Лешкой:
— Ваше мнение, господа?
Ясно, пан понял, что мы заинтересовались работой, но она пока что в его руках. Конечно, он уломает рыжего, но чтобы он мог отдать ее нам за приемлемую цену, мы должны оценить сейчас Репина по минимуму. Дымба купит рисунок за названную нами цену, а нам продаст в два раза дороже. Бизнес есть бизнес! Но дело было в том, что я не знал, сколько стоит эта работа! Как им объяснить, что здесь, в Штатах, этот бесценный кусок картона вряд ли кого-то заинтересует. Разве что специалистов по русскому искусству. Даже разбогатевшие эмигранты из бывшего Союза Советских... покупают в основном работы авангардистов или художников-евреев.
И тут заговорил Лешка.
— Понимаешь, парень, — лицо Лехи было серьезное и значительное, — пан Дымба прав. С этой работой бизнеса не сделаешь. Здесь мало кто знает Репина. А тем более — Чуковского. К тому же это — не масло на холсте. Рисунок продать будет трудно. Надо знать, кто собирает русскую живопись...
Пан Дымба едва заметно улыбнулся:
— Ну что ж, господа, благодарю за консультацию, в долгу не останусь. Надеюсь на скорую встречу.
Он явно нас выпроваживал. Мы свою роль сыграли. Как говорится, мавр может уходить... с пустыми руками. У нас даже не было гарантии, что Дымба продаст работу нам. Будет искать, кто больше заплатит.
Вот тут — надо отдать должное Лешке Ланину — он делает просто гениальный ход; подходит к столу, еще раз смотрит на работу и говорит, обращаясь к рыжему Люцику:
— Знаешь, а на флимаркете этому портретику цена вообще долларов десять. Я думаю, парень, тебе нет смысла продавать ее. Вижу, что ты любишь искусство, так собирай коллекцию. В коллекции эта работа будет смотреться совсем по-другому.
Пан Дымба от неожиданности открыл рот, но, ничего не сказав, закрыл и хрюкнул, метнув на Лешку испепеляющий взгляд.
Мы поспешили откланяться.
Манхеттен. Восточная 27-я улица.
...схватив телефонную трубку, Лешка ткнул ее мне:
— Звони!
Мы только что вошли в наш офис. Я снял дубленку, бросил ее на диван и стал набирать номер. У меня у самого вертелась та же мысль — позвонить Дэвиду в Эссекс.
— Скажи, что ему сейчас будет звонить Люцик, чтобы посоветоваться. Пусть передаст ему наш телефон и скажет, чтобы он срочно звонил сюда...
— Если только Дымба его не “сломает”...
Трубка отвечала длинными гудками, никто не подходил.
— Не думаю... Мне кажется, парень понял...
— Посмотрим...
Я услышал голос антикварщика. Все ему объяснив и заручившись его согласием, мы стали ждать...
Прошло Рождество... Прошел Новый год... Люцик так и не позвонил. Мы продолжали заниматься своей текучкой. Растаял февральский снег. В марте деревья начали покрываться нежной салатовой листвой. Вот тогда-то он и объявился. Прямо в офисе. Дежурил Ланин. Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась лохматая рыжая шевелюра. Помявшись у порога, Люцик подсел к столу. Ланин молча поставил перед ним бутылку “Бекса”. Поляк не обратил на нее внимания. Он сидел на краешке стула, крепко вцепившись в папку, лежащую на коленях, и смотрел в пол. Молчание длилось долго. Наконец он прошептал:
— Сто дадите?
Здорово же его покромсал Дымба! Лешка молча выложил сто долларов. Поляк аккуратно уложил деньги в потрепанное портмоне. Протянул папку.
— Пожалуйста, не говорите пану галерейщику.
— Не скажу.
Рыжий Люцик вздохнул, грустно посмотрел на пиво и вышел.