А биография Николая Рубцова тесно связана с историей родного Отечества и с окружением поэта в течение жизни. Пройдемся по некоторым посылам, которые дает Н. Коняев в книге и которые неприемлемы для автора этой статьи.
1. Н. Коняев считает публикации Людмилы Александровны Дербиной (по первому мужу Грановской), убийцы Н. Рубцова, документами (стр. 268). И ссылается на них в ходе повествования. Опираться на “факты” Дербиной-Грановской нельзя, учитывая, что убийца непрерывно изыскивает мотивы для своей реабилитации (с целью полной моральной легализации своих выступлений и последующего приема в Союз писателей), а ее литературные адвокаты выдвигают разные взаимоисключающие друг друга версии, обливающие грязью Н. Рубцова. Впервые в мировой истории убитого поэта представляют виновником своей смерти, а его убийца хочет предстать в качестве жертвы. Однако вологодским судом в апреле 1971 г. вина Л. А. Грановской доказана, и на суде она признала себя виновной. “Фактам” от Грановской теперь можно верить только, если есть другие свидетели события. В 1996 г. Верховный суд России подтвердил решение суда от апреля 1971 г. (см. статью “Могла ль понять в тот миг кровавый?..” в газете “Опасная ставка”, 7 (11), июль 1996 г.).
2. Н. Коняев пишет об отце Н. Рубцова: “...когда новая власть безжалостно погнала на голодную смерть миллионы русских мужиков, он примкнул к победителям и без сожаления покинул обворованную, обескровленную деревню, чтобы определиться на сытую, хлебную должность в новом, теперь уже полностью подвластном кремлевской нечисти, мире”. Лихо написано. Смешаны и кони, и люди. Разберемся. Любая власть заявляет какие-то благородные цели. А СССР в то время находился во враждебном окружении, и надо было готовиться к войне. В двадцатые и тридцатые годы были приняты грандиозные планы промышленного и военного строительства страны. Иначе мы в случае победы фашистов оказались бы на уровне рабочей силы для “цивилизованной” Европы. И в основном задачи руководства СССР были решены и заложена база для всей последующей промышленной эпохи. Да, это было сделано за счет переброса людей из крестьянской среды в города, проводилось обучение специальностям и одновременно велись громадные стройки. Но были и карьеристы, и лакеи, и простые исполнители приказов. И в то же время были враги традиционной России, которые уничтожали людей, разрушали нашу культуру, искореняли православную веру.
3. К сожалению, Н. Коняев не понял, что у М. А. Рубцова (отца Николая) была многодетная семья, надо было кормить детей (к 1938 г. их было пятеро). Отец семейства работал на тех должностях, на которые его посылало местное руководство. Не имея среднего образования, он за счет русской сметки зарабатывал в системах кооперации и снабжения средства на содержание семьи.
4. На стр. 27 Н. Коняев пишет: “Учили в Никольской школе, конечно, плохо. Преподавателем русского языка и литературы, физкультуры и географии был один человек. Об особых знаниях тут говорить не приходилось. Зато были книги”. Во-первых, это было временно — в годы Великой Отечественной войны. И во-вторых, в любой советской школе учили хорошо. А вот ученики бывают разные. Но, по крайней мере, половина учеников любой школы при советской власти оканчивали институты и техникумы. Я думаю, и Н. Коняев не исключение. И автор этой книги при средних оценках в школе с первого захода в 17 лет поступил в технический институт. И Н. Рубцов получил высшее литературное образование при советской власти. И книги, а не сведения, полученные на уроках, всегда были основным источником знаний.
5. На стр. 30, 31 и 32 Н. Коняев относит стихотворение “Фиалки” (в котором Коля Рубцов просит “хлеба мне, хлеба”) к 1950 году и его жизни в Риге. Но там Рубцов был с воспитателем (по некоторым сведениям), и он жил на командировочные средства от детдома, то есть был обеспечен. А голод Рубцова относится к 1952 году, когда он жил в Архангельске один после окончания техникума.
6. На стр. 44 автор дает следующий посыл: “Никто никогда и не гнал Рубцова...”. Но ведь далее в книге говорится о преследовании Н. Рубцова в 1963-м и 1964 гг. в Литинституте, и Н. Коняев приводит соответствующие документы.
7. На стр. 64 Н. Коняев пишет: “Детдомовское детство было тяжело еще и тем, что даже элементарного представления об азбуке человеческих отношений выходящему в самостоятельную жизнь воспитаннику не давало. Для молодого Рубцова характерно суровое неприятие даже малейших компромиссов, полное отсутствие умения подлаживаться под характер другого человека...”. Да, Рубцов не был и не хотел быть приспособленцем. Вот этому и учили в детдоме. Плохо это или хорошо, судить читателю. На стр. 69 Н. Коняев пишет: “Годы детдома — там равенство было заведомо ущербным — не в счет”. Но именно в детдоме равенство было подлинным. Почему у Коняева такое своеобразное представление о воспитании в детдоме? А вот товарищ Николая Рубцова по никольскому детдому А. С. Мартюков, сейчас главный редактор газеты в Великом Устюге, пишет: “Трудно человеку из семьи понять законы детдомовской общины. Они естественны и обязательны. Дети, родственные по судьбе, крепче сплачиваются. Злоба и ложь отвергаются. Предательство, как и всюду, вне закона”.