Спустя какое-то время из “Подъема” пришло письмо за подписью редактора Ф. Волохова. Он сообщал, что рассказ “Хозяин” редакция намечает поставить в четвертый, августовский номер (журнал издавался тогда раз в два месяца). И точно, в конце августа я купил в киоске “Союзпечати” журнал “Подъем”, в котором был помещен и мой рассказ. Так с подачи Е. И. Носова и Г. Н. Троепольского у меня завязались прочные творческие связи с “Подъемом”, где в последующие годы я опубликовал еще несколько своих рассказов. Эти и добавленные к ним пара новых сочинений и составили затем первый небольшой прозаический сборник “Солнце играет”, выпущенный в Воронеже, в Центрально-Черноземном книжном издательстве в 1968 году.
* * *
Но все это было потом, через несколько лет, наполненных беспоря-дочными поисками своей темы, своей манеры письма. Первая скромная удача на этом пути, связанная с публикацией рассказа в “толстом” журнале, не избавила от сомнений и неуверенности в избранной стезе. Скорее наоборот, как раз после этого по-настоящему ощутил, сколь тяжела и ответственна эта ноша — литературная. Писать по старинке, как писалось до “Хозяина”, было уже нельзя, а “по-новому” — не всегда получалось... И на этом пути весомой опорой становились “носовские университеты”.
Это Игорь Лободин, мой младший собрат по литературным “страданиям” и коллега по журналистской работе (мы оба тогда были сотрудниками областного комитета по радиовещанию и телевидению), придумал такое определение — “носовские университеты”. И проходили мы их с Игорем часто вместе.
Евгений Иванович почти никогда не поучал нас, как надо писать, а приобщал к литературному творчеству методом “от противного”. Разбирая “по пунктикам” наши рукописи, он доходчиво пояснял, к а к писать не следует. И, странное дело, после этого становилось понятнее, как с л е д у е т писать... Но особенно поучительной для нас, литературных новобранцев, была твор-ческая “кухня” самого Евгения Ивановича. Одно дело прочесть уже ограненные, до блеска чеканные строки мастера в напечатанном типографском тексте и совсем другое — увидеть их в авторской черновой рукописи “живыми”, еще не остывшими под писательским пером...
Помню, как в одно из наших посещений квартиры Е. И. Носова он прочитал нам первые строки начатого им нового рассказа. Читал он ровным, спокойным голосом, без интонаций, но все-таки чувствовалось, что внутренне сам воодушевлен написанным и теперь как бы со стороны (нашими ушами!) вслушивается в только что родившиеся строки.
“В междуречье верхних притоков Днепра и Дона, по сухим увалистым водоразделам еще и теперь сохранились клочки дикой, непаханной степи, некогда уходившей от порубежных русских земель к Черному и Каспийскому морям — и дальше, за Волгу, в необозримые киргизские кочевья, — чуть нараспев читал он. — Острова же тех прежних первозданных степей затерялись теперь в безбрежном море паханных и перепаханных полей, окружены селами и деревеньками, опутаны шоссейными и проселочными дорогами, по которым снуют автобусы и “Волги” или катят грузовики со всякой колхозной пожитью — зерном и картошкой, молоком и сахарными бураками. Но странная, непривычная тишина охватывает всякого, кто после каждодневной сутолоки, житейских дел и забот шагнет вдруг в дикие травы. Как и сотни лет назад, шумят, переливаются седые ковыли, одиноко в вечном сне дремлют курганы, подернутые синеватой марью, и все так же кружат над дикой равниной отрешенные ото всего степные орлы, под крыльями которых проходят столетия...”.
После прочитанного писателем мы сидели с Игорем молча, завороженные услышанным, этой чеканной вязью волшебных носовских строк, не в состоянии вымолвить ни слова. Молчал и Евгений Иванович, машинально равняя стопку листов легким постукиванием о крышку стола и ни о чем нас не спрашивая. Да и к чему было спрашивать, если по выражению наших лиц и без слов все было понятно...
— Это будет, наверное, что-то эпическое, да?.. — вымолвил наконец Игорь.
— Это будет скорее трагическое... — не сразу, в раздумье отозвался Евгений Иванович и вкратце посвятил нас в замысел своего повествования.
В центре его — Игнат, бывший фронтовой кавалерист, устроившийся после войны объездчиком в степной заповедник, натура эгоистичная, замкнутая, этакий бирюк-отшельник. Он-то и станет причиной трагедии, разыгравшейся темной грозовой ночью в заповедной степи, с описания которой и начинается рассказ “Объездчик”...
А спустя несколько месяцев я увидел носовский рассказ (вместе с другим — “За лесами, за долами”) напечатанным в “Новом мире”. Та публикация в журнале А. Твардовского сразу вознесла Евгения Носова на новую творческую высоту — это единодушно отмечали самые именитые столичные критики. И еще тогда, помнится, Евгений Иванович сказал мне (сказал приглушенным голосом, как о некоей строгой тайне), что об этих его рассказах, в особен-ности об “Объездчике”, с одобрением отозвался опальный А. Солженицын. Кто мог подумать в ту пору, что спустя больше трех десятилетий Евгений Носов за свои литературные труды получит престижную солженицынскую премию из рук самого учредителя?..