К сожалению, лишь недавно правящие верхи России предоставили некоторые преимущества “русскоязычным” для получения гражданства на своей исторической родине. А до недавнего времени применялось обоснование для отказа: кто хотел уехать в Россию, тот давно мог и должен был это сделать, а теперь уже поздно. Неприязнь власти к миллионам русских, оказавшихся по ту сторону границы, возможно, объясняется еще и тем, что “русскоязычные”, многое испытав и многое осмыслив, стали лучше разбираться в национальном вопросе и заметно обрусели в своем мировоззрении. В русской истории обрусение всегда усиливалось перед лицом опасности. “И мы сохраним тебя, русская речь,/Великое русское слово” — строки Анны Ахматовой, написанные в 1942-м, напоминают об известном высказывании Пушкина, чем был для русских русский язык при татарском иге и при литовском нашествии: “...он один являлся неприкосновенною собственностию несчастного нашего отечества”. Да и Сталин перед лицом опасности, грозившей СССР, тоже обрусел, очень далеко ушел от тех взглядов, которые он определил в 1913 году в статье “Марксизм и национальный вопрос”. В войну были сняты многие ограничения с православной церкви — тоже обрусение России . Как и возрастающее в наше время духовное влияние православия. И здесь ни к чему проводить социологические опросы с целью определения точного процента верующих. Именно для нашего времени Достоевский объяснил, что быть русским — значит быть православным. Россия переживает нелегкие времена — и Россия принимает православие потому, что русеет.
Стала ли Россия “другой страной”?
Когда в феврале 2003 года нам с утра до вечера показывали визит во Францию В. В. Путина, в том числе и его встречу с французскими академиками, на экране лишь на полсекунды и вдалеке можно было увидеть Элен Каррер д’Анкосс, первую в истории женщину во главе Французской академии. А ведь, казалось бы, именно ей следовало уделить особое внимание — русской по происхождению, специалисту по русской истории. К тому же Элен Каррер д’Анкосс всегда с уважением говорит о В. В. Путине.
Но российские телевизионщики знают свое дело. Главе Французской академии не могут простить ее отзыва об утопиях Бжезинского, предрекающего упадок России: “Весьма антирусская политика, которая ничего общего не имеет с научным подходом”. К тому же Элен Каррер д’Анкосс — не поклонница теории конфликта между цивилизациями Хантингтона, одной из основополагающих в экспансии глобализма. Она сказала в интервью русскому журналисту: “Дело в том, что Хантингтон “впихивает” весь ислам в одну категорию. Но есть ислам экстремистский и нормальный, просвещенный, чему примером многие века служила Россия, где мирно уживались многие религии — особенно православие и мусульманство”. И дальше она сказала в этом интервью о прямой заинтересованности США в “конфликте цивилизаций”, сказала еще в 2000 году, задолго до нападения на Ирак: “Их политика — разжигать под прикрытием ислама очаги напряженности, преследуя свои цели”.
О том, как мирно уживаются православие и мусульманство, написан один из рассказов Ярослава Шипова в цикле “Отказываться не вправе” (“Наш современник”, 1999, № 4). Деревенский батюшка останавливается возле солдат, налаживающих разрушенный половодьем мост. Один из них, татарин, подбегает к нему, кланяется и кричит другим, чтобы подошли к “своему мулле”. А немалое время спустя батюшка снова встречает его — солдат уже демобилизовался и теперь приехал в русскую глубинку по делам. И оказывается, татарин у себя дома получил от муллы совет: в случае чего обращайся к русскому батюшке. Сюжет житейский: кому, как не батюшке, знать всех в округе и предостеречь от нехорошего человека. В нашем царстве-государстве уживание многих религий, о котором говорит Элен Каррер д’Анкосс, складывалось не на основе договоренностей между главами конфессий, а на бытовом, народном уровне.
Откуда же тогда взялись в сегодняшней России межнациональные счеты-конфликты? Только ли из-за социальных неурядиц?
По этому вопросу фонд “Содействие — юг”, созданный при “Форуме переселенческих организаций”, созвал научно-практическую конференцию в Ставрополе. Здесь, на русском юге, и до массового наплыва мигрантов с Кавказа жили и не ссорились люди многих национальностей. Зато теперь в Ставрополье на 2,5 миллиона коренных жителей (повторю — разных национальностей!) приходится 600 тысяч легальных мигрантов, а сколько нелегальных — неизвестно.
“Мы наказаны за свое гостеприимство. Мы живем с синдромом ожидания новой беды”, — сказал, открывая конференцию, Юрий Афанасьевич Гонтарь, председатель краевой Думы. И дальше он говорил, что миграция не должна быть неуправляемой, во всех странах Европы приняты законы, регулирующие миграцию.
В отчете о конференции, опубликованном в “ЛГ” (2002, № 22), основное место занимает выступление Ларисы Львовны Хоперской, профессора Северо-Кавказской академии государственной службы. Она представлена как крупный специалист по обсуждаемому вопросу, руководитель семинаров по толерантности, проводимых для сотрудников милиции. Цитирую: “У русских низкая рождаемость, а соседние, кавказские народы, наоборот, переживают демографический взрыв. И, конечно же, их молодежь имеет полное право и на образование, и на социальное обеспечение, и на перспективное будущее в своей стране. И никто не может запретить российскому гражданину искать лучшей доли на территории России”.
Насчет “демографического взрыва” здесь грубая подтасовка. У исламских народов рождаемость традиционно высокая. Что же касается прав — на образование, социальное обеспечение, перспективное будущее, — то какой же это аргумент для массового перемещения на соседние территории? И тем более туда, где земли в обрез. Процитирую дальнейшие рассуждения профессора Хоперской: “В советское время мы мирно проживали все вместе, сложился этнический баланс, при котором каждая национальность находила свою нишу, вписывалась. Но теперь-то мы живем в совсем других условиях, в другой стране”.
Это почему же “в другой стране”? Любимый конек либералов уже окончательно изъездился. А все население — как жило в России, так и живет. Хоть при царе, хоть при советской власти, хоть при Батые, хоть при олигархах. У нас в России “этнический баланс” (по Брежневу, “историческая общность”) сложился не при интернационализме, а на протяжении веков — профессору надо бы знать. А то получается, что лекции по толерантности содержат по отношению к агрессивным мигрантам прекрасные слова о “правах человека”, тогда как мирные коренные жители обвиняются в “ксенофобии” и “расизме”.
В том, как энергично развивалось переселение на юг России “иноплеменных мигрантов”, не поодиночке, а целыми кланами, видна была та же стратегия, что и при захвате сербского Косова: сербов обвинили в “нетолерантности” по отношению к албанцам — и в результате теперь Косово стало почти сплошь албанским и оттуда выживают последних сербов. Ну, а пример Кубани, которая первой в России приняла свои местные законы, регулирующие миграцию на тех же общепринятых основаниях, как и в странах Европы, — это убедительная демонстрация реальной силы народа, когда он сплочен. Примечательно, что приезжавший на Кубань президент принятые законы не похвалил, но ведь и не посмел осудить.
И вопрос о чеченцах
Большая часть чеченцев в Чечне сегодня не живет. В Казахстане их насчитывают около ста тысяч. О чеченцах, поселившихся в Волгоградской области, можно прочесть в очерках Бориса Екимова в “Новом мире”. Сотни тысяч живут в Москве, Петербурге, других городах... Я помню, как тосковали по родным горам девочки-чеченки, мои ровесницы, студентки алмаатинских вузов. Произойдет ли полвека спустя второе массовое возвращение в Чечню чеченцев, на этот раз не изгнанных, а просто рассеявшихся по всей России? Что возобладает — право “искать лучшей доли”, о котором печется профессор Хоперская, или чувство долга и вины перед теми, кто все эти годы оставался в Чечне? Полагаю, что мы, в России, имеем право задаваться таким вопросом. Мы-то хорошо знаем подлинную цену тем, кому не дорога родная земля, для кого родина — там, где им теплее и сытнее. Хотя ведь не осудишь женщину-чеченку, встреченную мной в деревне Новгородской области. Она откровенно говорила, что уехала из Чечни, спасая детей не только от войны, но и от власти старейшин, распоряжающихся чужими жизнями.