— Твои рассказы, пожалуй, более связные, чем остальные, — сказал мне Евгений Носов, когда мы по завершении семинара вместе вышли на улицу и я вызвался проводить писателя до его домика на тихой улице Ломоносова, где он тогда жил. — Но все равно, — продолжал писатель, — это никуда не годится. Так писать нельзя. В общем, не обижайся, но наплюй ты на эти свои сочинения, забрось их и принимайся за новые…
Так началось мое общение с Евгением Ивановичем Носовым, длившееся на протяжении долгих лет, включая и ту пору, когда в связи с новой своей журналистской работой я переехал из Курска в другие края и общаться мы продолжали уже посредством писем…
* * *
Вольно же было состоявшемуся и по всем статьям удачливому писателю давать совет неоперившемуся литературному птенцу “наплевать” и “забросить” написанное, давшееся, между прочим, с немалыми потугами, и приниматься за новые сочинения. А как сочинять их, эти новые “письмена”? Никаких “рецептов” на этот счет Евгений Иванович не давал, заметив только, что каждый взявшийся за перо должен “дойти до всего сам”…
Много бумаги пришлось извести, чтобы хоть как-то на ощупь прибли-зиться к приемлемому уровню сочинительства. Принесешь, бывало, Евгению Ивановичу свой очередной опус, не без внутренней дрожи отдашь на прочтение, а он, возвращая потом прочитанную рукопись и потирая переносицу, скажет в раздумье: “Ну что?.. Как будто ладнее прежнего, а все-таки еще слабовато. Не дотягиваешь до уровня...” И начинает подробный разбор написанного.
К тому времени я переехал из своего райцентра в Курск, где был принят на работу в областной комитет по радиовещанию и телевидению, и теперь мог встречаться с Евгением Ивановичем довольно часто.
Мои упорные и бесплодные попытки выйти на должный уровень сочинительства длились долго, очень долго... Пока не настал для меня однажды особенный и, чего скрывать, долгожданный день (это случилось в конце декабря шестьдесят третьего года), когда Евгений Иванович, прочтя мой новый рассказ “Хозяин”, подобревшим голосом произнес:
— Вот это, пожалуй, годится, хотя тема, конечно, избитая... А так по письму — ничего, ладно получилось. Ты вот что: попробуй-ка это предложить в “Подъем”.
Сам я прежде даже помыслить не мог, чтобы предложить свое сочинение уважаемому “толстому” журналу, издаваемому в Воронеже. Но тут, напутствуемый Евгением Ивановичем, решился и отправил рассказ в “Подъем”.
Ответное послание из журнала пришло неожиданно скоро, перед новым, шестьдесят четвертым годом. Но когда я достал из почтового ящика плотную бандероль, то сразу же сник. У меня к тому времени уже был горький опыт по части получения подобных “весомых” посланий из редакций. Означать это могло только одно: рукопись возвращена — значит, отвергнута…
С чувством горечи вскрыл бандероль: в ней действительно оказалась испещренная карандашными поправками рукопись моего рассказа. К ней был приложен лист бумаги с убористым машинописным текстом, напечатанным с обеих сторон. Начиналось письмо словами: “Ваш рассказ “Хозяин” мне передали из “Подъема” с неделю назад. Прочитал. Тема заслуживает внимания. Внутренне-семейная борьба освещается в литературе не так уж часто. Но есть недостатки, которые не позволяют считать рассказ готовым для опубликования”.
Не вникнув сразу в суть последней фразы, я совсем повесил голову: ну ясно, рецензент рубит под самый корень... Не читая дальше, машинально перевернул обратную сторону листа, чтобы узнать: кого же это редактор журнала уполномочил напрочь “зарубить” мое сочинение? Взглянул — и не поверил своим глазам: внизу под текстом стояла фамилия автора письма — “Г. Троепольский”. И рядом — длинная размашистая подпись.
Можно представить мое тогдашнее волнение и даже некоторое смятение, когда выяснилось, что рецензировал мое сочинение не кто-нибудь, а сам автор знаменитых “Записок агронома” и других широко известных произведений. Собравшись с духом, стал читать дальше. Маститый писатель разбирал рассказ, что называется, по косточкам, делая упор на всяких моих литературных погрешностях. Особо досталось за языковую неряшливость. “У Вас так много лишнего, что редактировать рассказ еще нельзя”, — резюмировал именитый рецензент.
Не сразу я обратил внимание на это обнадеживающее слово “еще”... Смысл его дошел до меня, когда прочитал нижеследующие строки: “Думайте над каждой фразой, над каждым словом. Так пройдитесь по в с е м у рассказу. Он стоит того, чтобы над ним поработать”. Заканчивалось письмо словами: “Когда закончите, пришлите рассказ в “Подъем” на имя редактора. Не спешите”.
Признаться, у меня даже дыхание перехватило от такого совсем неожиданного и радостного для меня поворота дела. И какое уж там “не спешите”!.. Менее чем за сутки переписал рассказ заново, стараясь учесть все замечания и пожелания рецензента. Но рукопись сразу в журнал не послал, а выжидал еще целую неделю...
Спустя какое-то время из “Подъема” пришло письмо за подписью редактора Ф. Волохова. Он сообщал, что рассказ “Хозяин” редакция намечает поставить в четвертый, августовский номер (журнал издавался тогда раз в два месяца). И точно, в конце августа я купил в киоске “Союзпечати” журнал “Подъем”, в котором был помещен и мой рассказ. Так с подачи Е. И. Носова и Г. Н. Троепольского у меня завязались прочные творческие связи с “Подъемом”, где в последующие годы я опубликовал еще несколько своих рассказов. Эти и добавленные к ним пара новых сочинений и составили затем первый небольшой прозаический сборник “Солнце играет”, выпущенный в Воронеже, в Центрально-Черноземном книжном издательстве в 1968 году.
* * *
Но все это было потом, через несколько лет, наполненных беспоря-дочными поисками своей темы, своей манеры письма. Первая скромная удача на этом пути, связанная с публикацией рассказа в “толстом” журнале, не избавила от сомнений и неуверенности в избранной стезе. Скорее наоборот, как раз после этого по-настоящему ощутил, сколь тяжела и ответственна эта ноша — литературная. Писать по старинке, как писалось до “Хозяина”, было уже нельзя, а “по-новому” — не всегда получалось... И на этом пути весомой опорой становились “носовские университеты”.
Это Игорь Лободин, мой младший собрат по литературным “страданиям” и коллега по журналистской работе (мы оба тогда были сотрудниками областного комитета по радиовещанию и телевидению), придумал такое определение — “носовские университеты”. И проходили мы их с Игорем часто вместе.
Евгений Иванович почти никогда не поучал нас, как надо писать, а приобщал к литературному творчеству методом “от противного”. Разбирая “по пунктикам” наши рукописи, он доходчиво пояснял, к а к писать не следует. И, странное дело, после этого становилось понятнее, как с л е д у е т писать... Но особенно поучительной для нас, литературных новобранцев, была твор-ческая “кухня” самого Евгения Ивановича. Одно дело прочесть уже ограненные, до блеска чеканные строки мастера в напечатанном типографском тексте и совсем другое — увидеть их в авторской черновой рукописи “живыми”, еще не остывшими под писательским пером...
Помню, как в одно из наших посещений квартиры Е. И. Носова он прочитал нам первые строки начатого им нового рассказа. Читал он ровным, спокойным голосом, без интонаций, но все-таки чувствовалось, что внутренне сам воодушевлен написанным и теперь как бы со стороны (нашими ушами!) вслушивается в только что родившиеся строки.
“В междуречье верхних притоков Днепра и Дона, по сухим увалистым водоразделам еще и теперь сохранились клочки дикой, непаханной степи, некогда уходившей от порубежных русских земель к Черному и Каспийскому морям — и дальше, за Волгу, в необозримые киргизские кочевья, — чуть нараспев читал он. — Острова же тех прежних первозданных степей затерялись теперь в безбрежном море паханных и перепаханных полей, окружены селами и деревеньками, опутаны шоссейными и проселочными дорогами, по которым снуют автобусы и “Волги” или катят грузовики со всякой колхозной пожитью — зерном и картошкой, молоком и сахарными бураками. Но странная, непривычная тишина охватывает всякого, кто после каждодневной сутолоки, житейских дел и забот шагнет вдруг в дикие травы. Как и сотни лет назад, шумят, переливаются седые ковыли, одиноко в вечном сне дремлют курганы, подернутые синеватой марью, и все так же кружат над дикой равниной отрешенные ото всего степные орлы, под крыльями которых проходят столетия...”.