Больше всех нас почерпнул из тех “университетов”, пожалуй, Михаил Еськов — медик по профессии, писатель по призванию, связанный с Евгением Носовым еще и узами крепкой мужской дружбы. Его литературный талант под опекой и наставничеством мастера раскрывался и крепнул с каждым новым произведением.
Творческий взлет М. Еськова пришелся на конец семидесятых. Я к тому времени жил уже в Йошкар-Оле, куда был направлен собкором ТАСС, и о новых успехах Миши узнавал из носовских писем.
“Миша Еськов сейчас наслаждается московским триумфом, — сообщал мне Евгений Иванович, имея в виду Всесоюзное совещание молодых писателей 1979 года. — Его там рекомендовали в Союз, рукопись читал сам Марков, похвалил, обласкал в своем докладе. Теперь вот в качестве поощрения включили Мишу в писательскую делегацию, которая поедет в Венгрию. Сейчас он готовится к этой поездке. Всюду ему открыли “зеленую улицу”. Издательство “Молодая гвардия” обязали на совещании издать его сборник в Москве, зашевелились в издательстве “Современник”, затребовали его рукопись... Взвесив все “за” и “против”, Миша решил уйти из института (медицинского, где он тогда преподавал. — Л. К. ). Доработает до лета и уйдет на “вольные” хлеба...”.
Успехи подопечных литераторов, судя по всему, окрыляли и самого мастера, поднимали его дух. В редком письме Евгений Иванович не касался литературных новостей.
“Есть и хорошие вести: Вовку (Владимира Деткова. — Л. К. ) приняли в Союз, — с радостью извещал писатель. — Ну и Юру Першина тоже приняли. Теперь организация сразу выросла на две единицы. Для нас это важно. — И добавлял: — Будь ты в Курске, мы и тебя быстренько сосватали бы в СП. Кстати, как там у тебя дела с этим вопросом?”.
У меня “с этим вопросом” тоже вроде бы все шло на лад. По курским рекомендациям (самого Евгения Ивановича и его друга Петра Сальникова, в ту пору руководителя областной организации писателей) меня в Марийском СП, где я состоял в литактиве, без помех приняли в члены писательского Союза. Дело теперь оставалось за тем, чтобы это “промежуточное” решение утвердили в литературных “верхах” в Москве. И когда наконец такое решение состоялось и мне прислали официальное извещение об этом, я, счастливый, тотчас написал об этом своему литературному наставнику. И вскоре получил от него ответное письмо.
“Очень, очень рад за тебя! — писал Евгений Иванович. — От души поздравляю. Я ведь тоже от этой вести получил удовлетворение: сделано хорошее дело. Ведь по сути этим и живешь — кому-то сделать добро...
Ну что, старина… То, что случилось — прекрасно! Это все равно, как если бы закончился долгий непролазный лес, за которым открылась ширь и синь. Вздохни глубоко и свободно — и с Богом за работу, о которой грезилось, мечталось... Я вовсе не призываю к важничанью, самолюбованию своим новым положением. А зову к тому святому и каторжному труду, который требует всего себя без остатка, полного самозабвения, новых, каких-то еще не осознанных тобой жертв и конфликтов с жизнью. Само по себе звание писателя еще не путевка в некий рай. Это всего лишь тот колышек старта, отсчета новой жизни, перед которой ты берешь особую клятву и ответственность... Да будет свято дело твое!
Твой Носов”.
Письмо Евгения Ивановича взволновало до слез и вместе с тем заставило глубоко задуматься о писательском предназначении, о необходимости полной самоотдачи пишущего во имя святого дела, которое называется литературой... Собственно, к этому мастер и прежде призывал нас, взявшихся за перо. И я думаю, что высокие и обязывающие слова из письма Носова, обращенные к одному из своих подопечных, с полным правом можно было бы адресовать всем, кто получал добрую поддержку писателя, кто проходил носовскую литературную школу. И речь не только о моих собратьях-курянах, уже названных и неназванных. Сколько еще “подшефных” было у мастера в самых разных концах страны! Назову только некоторые мне известные имена: Л. Фролов (Москва), И. Евсеенко (Воронеж), Б. Машук (Благовещенск), М. Корякина (Красноярск), В. Сженова (Москва), Г. Скобликов (Челябинск), А. Плетнев (Омск). А сколько было других, неизвестных... И каждому писатель отдавал частицу своей души, за каждого по-своему переживал, беспокоился...
Но и подопечные Евгения Ивановича отвечали ему искренней любовью, сердечной привязанностью. Случалось, и переживали за своего наставника. А поводы для таких переживаний были. Расскажу об одном из них.
Нас, курян, давно задевала вопиющая, по нашему разумению, несправедливость: почему другим российским писателям ежегодно присуждаются высокие литературные премии, а мастера такого уровня, как Евгений Носов, обходят? Даже в число претендентов не включают ... И вдруг приходит известие: Евгений Иванович включен в список кандидатур на соискание Государственной премии РСФСР имени М. Горького за 1975 год. В этом списке значился и Виктор Астафьев — давний друг Носова. Все мы, конечно, очень обрадовались такой вести и беспокоились теперь об одном: дадут или не дадут премию нашему земляку?..
Уезжавший накануне присуждения премий в Москву Евгений Иванович ничего определенного нам сказать не мог, только сухо заметил, что всякое может быть... На следующий день звоню в Москву редактору еженедельника “Литературная Россия” Михаилу Макаровичу Колосову, с которым был знаком еще по его давней работе ответственным секретарем Курской писательской организации. Зная о связях Михаила Макаровича с чиновниками из Совмина, спросил у него, насколько реальны шансы Евгения Ивановича на премию. Колосов отвечал, что, по его сведениям, шансы у Носова достаточно велики, как и у Астафьева. Но как все сложится на самом деле, возможно, станет известно после полудня. Михаил Макарович просил ему перезвонить.
Перезванивал ему несколько раз, и все впустую: решение еще не принято, но, кажется, оно вот-вот состоится... Тем временем у нас в редакции родилась заманчивая и в общем-то дерзкая мысль: а что, если, не дожидаясь завтрашнего официального сообщения о премиях по радио и телевидению, заверстать сейчас в готовящийся на завтра номер “Молодой гвардии” информацию о лауреате-курянине, да еще с его портретом? Вот будет “фитиль” для коллег из “Курской правды”!..
Идея взбудоражила всех наших “молодогвардейцев”, но мы понимали, что риск велик... Решили еще подождать до контрольного срока подписания номера в печать, а дальше задерживать выпуск никак нельзя.
Время близится к шести вечера. Сижу у себя в кабинете в томительном ожидании. Заходит Володя Детков, молча показывает на часы: время — на пределе... Я и сам это вижу. И тут раздается междугородный телефонный звонок, его не спутаешь с обычным. Звонит Михаил Колосов.
— Слушай, Лева! — возбужденно-радостным голосом кричит он. — Только что позвонили из канцелярии Совмина. Сказали, решение уже принято и подписано. Назвали и номер документа, в котором есть фамилии и Носова, и Астафьева. Ты понял: оба они лауреаты, оба!.. А бумагу нам обещают прислать завтра утром фельдсвязью... Ты чего молчишь?..
— Думаю, Михаил Макарыч... Что же нам-то делать? Весть, конечно, радостная, но по сути ничем не подтвержденная. А вдруг?.. Мало ли как бывает...
— Ну, знаешь ли... — обиженно задышал в трубку Михаил Макарович. — Я же тебе говорю: из Совмина звонили... А впрочем, вам там виднее, решайте сами...
Мы с Детковым, который все слышал, переглянулись.
— Так что будем делать?
— Рискнем. Будь что будет...
Весть о том, что мы печатаем сообщение о присуждении Государственной премии Евгению Носову, быстро разнеслась по типографии (она размещалась вблизи редакционного корпуса). Повстречавшийся мне в типографском коридоре дежурный по номеру “Курской правды” не без ехидства бросил на ходу:
— Что, решили бежать впереди паровоза?.. Ну-ну, как бы не споткнуться... — и, хихикнув, пошел дальше.
Ту ночь я провел почти без сна... Вскочил чуть свет — и сразу к репродуктору. Он еще молчал. Потом прозвучал гимн и стали передавать последние известия. В числе первых — сообщение о присуждении Государственных премий в области литературы. Слушаю затаив дыхание... Называют фамилии лауреатов: Астафьев, потом еще две фамилии, и наконец долгожданное: Носов!.. Все, наша взяла!..