— Прошу считать, что фильм кончается тем, где герои садятся на пароход, чтобы ехать в деревню, — сказал он, выступая перед премьерой фильма в кинотеатре Ленинского комсомола.
Мне довелось писать рецензию на “Целуются зори”. Буквально через несколько дней после выхода этой рецензии мне позвонил Саша Рачков и сказал, что Белов ищет магнитофон, чтобы послушать некоторые записи.
— Давай отнесем ему мой, — предложил я.
Пришли мы к Василию Ивановичу в недобрый час: он только что вернулся с похорон вологодского художника Шваркова, утонувшего на рыбалке, был угрюм и неразговорчив. Наладили магнитофон, поставили пленку, на которой была записана игра Николая Рубцова на гармошке. И постепенно лицо Белова светлело, прояснялось. Сам неплохой гармонист, он любил и умел ценить хорошую игру, тем более игру трагически погибшего друга. Очень нравилась ему также игра Саши Рачкова — она была виртуозной.
— Пленку с записью твоей игры я хочу послать композитору Гаврилину, — сказал он Саше. — А еще одну пленку с записями в деревнях, которые сделал областной дом народного творчества, надо бы переписать для себя. Мне для пьесы нужно.
Пленку для Белова мы переписали, магнитофон оставили у него.
Через два дня Василий Иванович позвонил мне в редакцию:
— Никуда не уйдешь? Занесу тебе магнитофон.
— Заходи. Кстати, и Саша Рачков здесь.
Речь зашла о записях старинных песен, сказок, легенд.
— Не записано еще много! — посетовал Василий Иванович. — Мне недавно легенду рассказали, как Петр Первый с солдатом в кабаке встретился. Ну, сели за стол, стали пить. Деньги кончились. Солдат и говорит: “Давай саблю пропьем!” Он ведь не знал, что с царем сидит. “Давай!” — Петр отвечает. Пропили саблю. На другой день Петр назначает смотр, чтобы поймать солдата без сабли. А тот выстрогал себе деревянную и стоит.
— Вот что, друг, отруби-ка ты саблей голову своему полковнику! — приказывает Петр.
Солдат притворился, что неохота ему голову полковника рубить, и взмолился:
— О, Господи! Преврати ты мою саблю на сейчас в деревянную!
И вытаскивает из ножен деревянную саблю. Петр солдату за находчивость приказал выдать сто рублей и новую саблю.
— А слышали притчу, как правда с кривдой обедали? — улыбнулся Василий Иванович, прищуривая свои проницательные глаза.
— Нет...
— Встретились правда с кривдой, пошли в ресторан. Попили, поели, надо рассчитываться, а у правды, как всегда, денег нет. Кривда и говорит: “Не расстраивайся, все сделаем!” Заметила, как рассчитываются за соседним столиком, номера купюр запомнила. Подошел официант, а кривда ему: “Мы уж рассчитались, могу сказать, какими деньгами”. И называет номера купюр. Официант — за милиционером. Приходит милиционер: “В чем дело?” “Да мы рассчитались, вот и номера купюр такие-то”. Милиционер на официанта: “Ах ты, плут!” Официант за голову хватается: “Господи, да где же правда-то!” А правда глаза опустила и шепчет: “Я-то тут, да ведь я тоже вместе с ней ела...”
— Надо собирать такие вещи, — заключил Белов. — Собрать бы, да издать отдельной книгой!
Беседе, к несчастью, помешал невесть откуда взявшийся поэт Игорь Тихонов, вдрызг пьяный, шумный и не в меру фамильярный. Он сразу напустился на Белова:
— Вася, ты чего не берешь читать мою повесть?
— Да что толку-то, если я прочитаю? В лучшем случае могу позвонить в редакцию, чтобы там посмотрели без очереди.
— Ну, хоть бы сказал, получилось или нет.
— А это ты сам должен чувствовать. Я всегда чувствую, если вещь получилась.
Я смотрел ему вслед, маленькому тощему человечку с рыжевато-седой бородкой и серовато-голубыми глазами, который так много стал значить для России. Вспомнил, как он, уходя из моего кабинета, сказал Игорю Тихонову:
— Я бы запретил продавать для вас водку. Работать надо!
Сам он работал необычайно много, подозреваю, что и спал-то он не больше шести часов. Если во время сидения в архивах, в библиотеке попадалось ему что-то незаурядное, чем хотелось бы заняться, да времени не было, он просил взяться за это дело знакомых или друзей.