— Слышал паскудный анекдот про нашего Бровеносца в потемках? Значит, так, — Рыбов настроил свой речевой аппарат на шепелявый брежневский лад. — Возмущается Леонид Ильич по поводу слухов, будто вместо него по стране его мумию возят. Это совершенно не соответствует действительности, надо поручить Суслову “сискиматиськи” объяснять народу, что не мумия это, а я сам... — Рыбов рассмеялся злым пьяным смехом.
— Не слышал еще? А какие тут у вас анекдоты ходят?
— Да вы их все знаете, — потупился Саша. — Издают они тут сборники анекдотов армянского радио. Наш ближний резидент покупает и посылает их в центр. Наверное, в ЦК докладывалось... Я анекдоты плохо запоминаю, Яков Иванович.
— Ладно, пойдем спать, коли у тебя память такая плохая, — погрустнел Яков Иванович.
По возвращении в Москву Рыбова через некоторое время с секретарей ЦК сняли и перевели на работу в Совмин.
Столкнувшись с Тыковлевым в коридоре здания правительства в Кремле, он не подал ему руки.
— Не знал я, Тыковлев, что ты такая падла, — сказал он, глядя себе под ноги.
— Зря вы, — с обидой ответил Тыковлев. — Я тут ни при чем. Не знаете, что ли, что сауна обычно оборудована. Вы были очень неосторожны. Надо все же помнить, что в посольстве за границей — это не у тещи в гостях. Но, клянусь, если это от нас из Вены, то помимо меня. Там и без меня есть кому... А может, вы и еще где язык распускали. А?
— Вот-вот. Я не я, и хата не моя. И ты, и свердловский секретарь. С ним тоже парился. Хороши субчики. Знаете, как друг на друга или на других валить. Думаете, так я вам и поверил. Сволочи! — Яков Иванович сплюнул на красную ковровую дорожку и решительно зашагал в сторону, оставив Тыковлева стоять посреди коридора с чувством искренней и глубокой обиды.
Яков Иванович вел себя не по правилам. Что же он, Саша, должен был делать? И как бы сам Рыбов поступил в аналогичной ситуации? Сделал бы то же самое, что и Тыковлев. Написал бы не официальную телеграмму, а личную записочку Ивану Васильевичу Капитонову. Так, мол, и так. Хорошо знаю Якова Ивановича, уважаю и доверяю. Но не понравилось мне, как он себя вел в последний раз. Глупости разные говорил. Может, перепил, может, устал. Зная Ваш опыт и чуткое отношение к кадрам, умение работать с людьми, надеюсь, что Вам будет удобно в подходящей форме переговорить с Яковом Ивановичем, обратить по-товарищески его внимание. Ни в коем случае, однако, не писать телеграмму. Это же донос. Это не по-товарищески. Что тогда в ЦК про него сказали бы. Вот он и не писал доносов. В жизни не писал и писать никогда не будет. Так что зря Рыбов обижается. Он сделал всего лишь минимум миниморум, который, однако же, нельзя было не сделать.
Благо бы имел я с этой истории с Рыбовым хоть какой навар, — распалялся от обиды Саша. Сняли его. Уже больше трех месяцев с тех пор прошло. И что? Да ничего. Никто Тыковлеву не звонил, ничего не предлагал, ни на что не намекал. Этого свердловского хоть в ЦК взяли. Что уж он там написал и как — это было и будет тайной за семью печатями. А Сашину записку Капитонов вообще мог выбросить. Не обратить внимания. Так, наверное, и было. Не нужен им Тыковлев. Без Тыковлева обойдутся. Засела в ЦК эта мафия, окопалась, железной хваткой все держит. Никуда не пробьешься, ничего не докажешь. Решают все между собой. Никого и близко не подпустят.
“А собственно, по какому праву? — внутренне вознегодовал в который уже раз Тыковлев. — Кто их ставил править государством? Народ? Какой народ? Страшно далеки они от народа. Каста самозванцев, которая сама себя набирает, воспроизводит, очищает, возвеличивает, причисляет к лику святых, всемогущих и всезнающих”. Как он ненавидит их всех после того, как его выбросили из этой касты. Как бы он хотел однажды загнать их всех прямо по списку кремлевских вертушечных телефонов на большой корабль и утопить где-нибудь под Севастополем, как в свое время, говорят, топили там белогвардейцев.
Да только разве их соберешь, разве их загонишь? Нет такой силы ни в стране, ни за рубежом. Единственный путь — пробиваться назад в эту касту, во что бы то ни стало. А вернувшись, посчитаться.
В такие моменты Тыковлев чувствовал себя почти как жертва политических репрессий, имеющая право на отмщение хотя бы уже только за то, что власть отвергла его, его любовь, преданность и талант. А что? Они сочли себя вправе ломать его жизнь, а он чем хуже или лучше? Подождите, придет еще время.