— В общем, пора его менять, — продолжал Андропов. — Он уже давно там сидит. Замена естественная. Только вот куда его тут девать? В ЦК он больше работать не должен. В ЦК таким людям не место. Надо подальше от ЦК.
— Согласен, Юрий Владимирович, — закивал Громыко. — Но и в МИДе я его, как понимаешь, не хотел бы видеть. Нет у меня для него сейчас подходящей должности.
— Нет, я не про МИД, — коротко рассмеялся Андропов. — Не волнуйся. Давай его на ИМЭМО поставим. Там директор новый нужен. А он, кажется, успел, пока в ЦК сидел, доктором стать. Вот пусть и поруководит наукой. Институт большой, серьезный... Как думаешь?
— Я всецело за! — забасил с облегченьем Громыко. — Только, думаю, ему непросто будет. Там в ИМЭМО этих докторов пруд пруди. Он для них не авторитет. Не академик и даже не членкор. В общем, не Николай Иноземцев. Они его сожрать постараются.
— Сразу не сожрут, — возразил Андропов. — ЦК его назначит, а там пусть сам думает. Будет получаться, так академиком станет. Не будет, так другую работу подыщем. В общем, давай, на этом остановимся, а там посмотрим.
— Согласен, — повторил Громыко. — Мы записку в ЦК подготовим. Начинаем его отзывать из Вены. Договорились.
Громыко положил трубку и внимательно поглядел на Андрея, как бы молчаливо вопрошая, что тот слышал, что понял. Потом, вздохнув, сказал:
— Товарища Тыковлева пора отзывать. В ИМЭМО сложное положение, давно уже нет директора, а институт важный, ответственный.
Андрей благодарно кивнул, подумав, что министр все же, по сути своей, вежливый человек. Мог бы ведь и ничего не говорить вообще. Мог ли? Нет, не мог. Понимает Андрей Андреевич, что что-то он все же слышал, и объясняет ему: “Слышал ты ровно то, что я тебе сейчас сказал. И ни слова больше”.
Пожевав по своему обыкновению губами, министр сказал, как бы закрывая тему:
— Ну, так что вы все же думаете? Если бы мы согласились убрать из Европы все наши ядерные ракеты средней дальности, отказались бы американцы от планов развертывания своих новых ракет в Европе? Я этот вопрос вам чисто теоретически ставлю, — заосторожничал Громыко, — вы знаете, что такой позиции у нас нет. И все же чисто гипотетически...
— Думаю, что нет, — ответил Андрей.
— И я думаю, что нет, — помрачнел Громыко. — Хотят они нас разорить гонкой вооружений, заставить довооружаться до смерти. Иным образом у них не получается, вот и выдумывают все новые пакости. Одним словом, идите и думайте. И я думать буду.
(Продолжение следует)
Ольга Зиновьева • Начало (к 80-летию А. А. Зиновьева) (Наш современник N10 2002)
К 80-летию Александра Александровича ЗИНОВЬЕВА
Ольга ЗИНОВЬЕВА
НАЧАЛО
* * *
1974 год — год написания Александром Зиновьевым “Зияющих высот”. Книга захватила его целиком и полностью, захватила и меня. Одержимость и опаленность дыхания — вот, пожалуй, наиболее точное определение тому состоянию, в котором мы находились тогда. Это было как наваждение, это было выше наших сил, мы оба были абсолютно подвластны тому стремительному, властному потоку, который потом определился как КНИГА. Александр жил ею, дышал ею, думал о ней, мысленно и на бумаге отдельными штрихами, словами, обрывками фраз, стенографическими значками и логическими символами помечая мысль, сюжет, идею и образ этого грандиозного построения. На работе, дома, в пути, в гостях, на прогулке с Полинкой (ей не было и трех лет). До сих пор я поражаюсь одному: как наше окружение, по сути, не заметило, просто-напросто проморгало это наше лихорадочное психологическое состояние? Александр работал днем и ночью, ощущение было такое, словно долго сдерживавшаяся лавина мыслей (“литературная пауза” длилась все же почти тридцать лет!) вдруг прорвала плотину и устремилась неудержимым потоком на бумагу... Набросанные куски, отрывки, порою — строчки он читал мне, если они были уже записаны, а часто диктовал мне, диктовал, принимая горяченную ванну. Уму непостижимо, как он выдерживал эту температуру воды — практически кипяток. Теперь, после трех с лишним десятилетий совместной жизни, я этому удивляюсь меньше, хотя он остается верен этой своей привычке и сейчас, когда ему необходимо концентрированно и напряженно поработать над какой-нибудь особенной идеей, а так как мозг этого удивительного человека — генератор мыслей — работает неутомимо, перелопачивая и выдавая на-гора результаты, которых хватило бы на творческую деятельность десятков людей, то можно понять, почему он по крайней мере через день проводит десять-пятнадцать минут в брутально-горячей воде: эта процедура помогает ему, по его выражению, “расширить мозговые пазухи”. Случалось, он диктовал мне необыкновенное, и мое участие в этом процессе превращало мою жизнь в жизнь избранную, возвышенную, исключительную. Сан Саныч, как к нему обращались студенты, сказал как-то об этом периоде, что он лично переживал его так, как будто это был его последний боевой вылет на штурмовку важнейшего объекта противника (сравнение понятно, если вспомнить, что во время войны он был летчиком штурмовой авиации).