Одного только не мог сделать Детский фонд, как и все великое и могучее советское государство: преодолеть дефицит любви. Не любви сюсюкающей, поверхностной доброжелательности — ведь за одну лишь зарплату, даже самую высокую, любовь не дается: не покупается и не продается.
Собственно, в этом и была заключена суть многолетних поисков.
Я знал и почитал покойную нынче великую мать Антонину Павловну Хлебушкину, директора Ташкентского детского дома, которая аж из-под Сталинграда вывезла в город хлебный кучу одиноких детей и за жизнь свою окормила 3000 сирот, и в раздумьях о героической службе ее с горечью приходил к выводу: одно дело спасти ребятню в годы войны, буквально физически, а другое дело — провести ребенка сквозь всю свою жизнь — ведь и повзрослевший, поседевший даже, обретший свою собственную семью, сирота по-прежнему остается сиротой потому, что у него нет родителей.
А родители? Что там толковать, они нужны человеку всегда, всю жизнь, и не только до их ухода с бренной земли, но и потом, после их жизни, потому что человек существует до тех пор, пока он жив в чьей-то памяти и, ясное дело, в памяти своих детей. Человек, душа которого пустынна и в ней нет его родителей, испытывает чувство неполноты, порой неполноценности, оторванности, непродолжения: сам-то продолжится, но что было перед ним?
Рано или поздно, так или иначе, но тот, кто чувствует недостаточность родовых уз, это с горестью испытает. Что же касается детства, того важного — и долгого по плотности мировосприятия — отрезка жизни, когда нужна рука любящего старшего, родителя, — а руки этой нет, — то годы эти, этот отрезок могут сломать все грядущее существование.
Ибо нет счастья, если ты не был чьим-то сердечным продолжением.
6
В апреле 1987 года мне позвонили из Кремля и сказали, что со мной хотел бы встретиться Председатель Совета Министров СССР Н. И. Рыжков. Я был тогда главным редактором журнала “Смена”, много писал об отринутом детстве. Незадолго до звонка в “Литературной газете” появилась моя большая статья о детях желанных и нежеланных.
И все-таки я не просился наверх. “Верх” сам меня позвал, хотя мог бы, пожалуй, позвать министра. Однако ему был интересен взгляд независимый, незашоренный, нестандартный. Та встреча до сих пор жива во мне, как эталон неформального интереса к проблеме — она продолжалась три часа сорок минут, и в ней принимала участие Людмила Сергеевна, жена Председателя, что уже само по себе было необыкновенно. Попросту говоря, мне открыли дверь — и дальше я излагал свои взгляды перед клубом Раисы Максимовны Горбачевой, на Президиуме Совета Министров СССР; наконец, Горбачев пригласил выступить на Политбюро ЦК КПСС. Это было везенье и, как я понимаю, не столько мое, сколько идей, которые я излагал.
Среди них был целый пакет, посвященный сиротству.
Принятые государством под свою опеку в годы Гражданской, а потом Отечественной войн, подзабытые и подзапущенные в годы Хрущева и Брежнева, дети-сироты к началу реформ нуждались в государственной поддержке, усилиях власти. Однако этого уже недоставало.
Хромота системы становилась все очевидней. Мне, — и слава Богу, что эту точку зрения сразу же, с предельной трезвостью разделил Николай Иванович Рыжков, — было очевидно, что государство в одиночку не разгребет сиротство. Я прокламировал простецкую житейскую идею: власть, имея в виду директоров и воспитателей сиротских заведений, не в силах пройти вместе с воспитанником отрезок жизни между окончанием заведения и становлением ребенка — образовательным, финансовым, бытовым. Что налицо люфт, тот самый дефицит любви, которого нет в обычной нормальной семье. Что, оглядевшись вокруг, надо выдвинуть новую систему заботы о сиротах, строящуюся не на одной точке опоры (государственная ответственность), а на двух (государственная и человеческая обязанность).
Как это сделать?
По “Известиям”, где не раз на эту тему выступала уважаемая мной Елена Сергеевна Брускова, и по иностранным источникам, я был достаточно осведомлен об австрийском — теперь мировом — опыте “Киндердорф-SOS”, чуть позже изучил чехословацкую версию “детских деревень”, несколько измененную, и во время первой же встречи с Н. И. Рыжковым предлагал хотя бы просто открыть двери этой международной организации. Чуть позже по моему письму в правительство было выпущено специальное решение на эту тему, так что я — ярко выраженный сторонник “деревень”, хотя уже тогда знал, как недешево стоит их строительство, догадывался, как трудно будет двигаться этот проект, переведенный на нашенские рельсы — на наши деньги, помноженные на наши проблемы... Все больше и больше мной овладевала идея отечественной версии уже не деревень, а созданных по всей стране и вписанных в инфраструктуры городов и селений семейных детских домов.