Ваш Николай Колмогоров.
А как по-русски широко и сердечно он заботился не только о себе, но и о своих сверстниках, вместе с ним вступающих в литературную жизнь, — об Александре Ибрагимове, Сергее Донбае, Виталии Крекове! До самой смерти думал о “други своя”...
2002 г.
Юлий Квицинский • Отступник (продолжение) (Наш современник N10 2002)
Юлий Квицинский
ОТСТУПНИК
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ
Глава IV
ЛИШЬ МГНОВЕНИЕ — ТЫ НАВЕРХУ...
На четвертый этаж Тыковлев взъехал на маленьком заднем лифте. Во втором подъезде ЦК было два параллельных лифта. Парадный большой — для начальства, а задний поменьше — для клерков и посетителей. То есть можно было, конечно, залезть и в первый главный лифт и прокатиться. Никто ничего не сказал бы. Все равны. Но скромность, как говорится, украшает человека, а особенно партработника. К тому же этот большой лифт открывался там, наверху, прямо перед носом у дежурного офицера. Получилось бы “здрассьте, мол, пожалуйста, к вам не Суслов и не Демичев, а сам Тыковлев припожаловал”. Не поймут. Лучше на заднем. Он между этажами останавливается. Потом пол-этажа можно скромненько по лестнице пешочком спуститься и предъявить офицеру удостоверение. Как все. Не надо высовываться.
А он высунулся. Черт его дернул в Лондон ехать, а потом эту записку писать. Теперь вызывают. Впрочем, разве не этого он сам хотел? Разве не мучился два дня, напуская многозначительного туману на обстоятельства встречи, вкладывая в уста своих собеседников вещи, которые, если разобраться, они говорили не совсем так, как он изобразил? Только зачем?
В этом Тыковлев и самому себе не решался признаться. Больно страшно было. А хотел он ни много ни мало подправить политику ЦК, помочь старшим товарищам подобрать ключики к сердцам хозяев западного мира. Нельзя же дальше идти по пути конфронтации с ними. Пришло время договориться, поделить власть и влияние в мире по-доброму, по-честному. А почему бы и нет? Это же так просто. Возьми себе свое и отдай мне мое. И не будем ссориться. И заживем припеваючи. Мы от всемирной революции откажемся, помягче вести себя будем, а они нам помогут жить получше. Вот и исторический компромисс! Каждый при своем интересе. Он (Тыковлев) был бы готов заняться этим, свести вместе, попосредничать. Он почти уверовал в то, что может сделать это. Была бы отмашка. Если скажут, что можно, так от желающих порадеть на этой ниве отбоя не будет. Это уж точно. Надоело долдонить про несовместимость двух социально-экономических систем, про классовую борьбу, неизбежность краха империализма и торжества социализма. Не получается ни краха, ни торжества. Надо искать что-то среднее. Народ давно уже ждет этого. И им тоже, конечно, надоело. Сколько ни горбатятся, а ничего с Советским Союзом поделать не могут. Начинают понимать, что другая музыка требуется. Ну, поломаются еще, конечно, для виду. Бросим мы им парочку костей. Пусть погложут, пусть утешатся. Но не в этом главное. Главное в другом: коли мы мировую революцию побоку, так и вы кончайте думать, что разрушите нашу власть.
Тыковлев уперся в дежурного офицера КГБ. Протянул свое удостоверение. Тихо сказал:
— К Михаилу Андреевичу по вызову.
Офицер посмотрел на фотокарточку. Потом на длинное, как у лошади, черноглазое лицо Тыковлева. Покрутил в руках список. Легонько махнул рукой в направлении направо по коридору. Опять глянул на Тыковлева. Саше показалось, что в глазах офицера мелькнул страх. Но он отогнал от себя эту глупую мысль. Откуда постовому знать, зачем и почему вызывают. Это не офицер, это он сам трусит. Надо взять себя в руки.
Прошел по коридору, отворил дверь в приемную. Навстречу встал из-за стола-конторки помощник.
— Товарищ Тыковлев? Проходите. Михаил Андреевич свободен.
Суслов сидел за письменным столом, ссутулившись над бумагами. Был он, как обычно, бледноват. Как обычно, в сером скучном костюме, с беспорядочно расположившимися над подслеповатыми глазами прядями русо-седых волос, с воротом рубашки, далеко отстающим от по-старчески худой шеи. Кивнув головой, Суслов указал место у приставного столика в большом, обитом темно-коричневой кожей, кресле. Продолжил чтение.
Тыковлев молча уселся. Стал оглядывать деревянные панели кабинета, полки с книгами, портрет Ленина, лампу с абажуром из серпов и молотов образца тридцатых годов. Потом осторожно, краешком глаза зыркнул через письменный стол, надеясь подглядеть, что за бумагу смотрит начальство. Узнал свою записку. Значит, разговор будет предметный. Стал думать, с чего начать докладывать. Ведь сейчас наверняка попросит рассказать поподробнее. Или вопросы начнет задавать. Надо собраться и суметь сказать коротко главное. У Суслова мало времени. Он к тому же строг, упрям и своенравен. Не попадешь в тон, пиши пропало.
Суслов отодвинул в сторону тыковлевскую бумагу, поправил очки и внимательно поглядел на Сашу.
— Насколько серьезными вы считаете высказывания ваших лондонских собеседников, товарищ Тыковлев?
— Думаю, что они солидные люди...
— А вы их до этого знали? Лично не знали, конечно. Вы ведь у нас в первый раз в загранкомандировке в капстране. Ну, может, заочно познакомились с их биографиями, выступлениями, какие-то материалы о них вам наше лондонское посольство давало? Нет? Значит, первая и, можно сказать, случайная встреча. Н-да. Не торопимся ли мы с выводами, Александр Яковлевич?
— Я исходил из того, что все мои собеседники — люди с положением. Лорд, сенатор, банкир, военные. Они специально собрались, чтобы встретиться с работником ЦК КПСС. Лорд даже охоту отменил, — неловко промямлил Тыковлев. — Они предлагают установить доверительный контакт с ЦК для обсуждения вопросов мирного сосуществования, так сказать, модуса вивенди между СССР и Западом.
— И избрали для этой цели вас, которого видят тоже в первый раз в своей жизни, — бесстрастным голосом прокомментировал Суслов. — Продолжайте...
— Я, конечно, никаких полномочий вести разговор об установлении доверительных контактов не имел, — смутился Тыковлев. — Ни в чем их и не обнадеживал. Тем не менее, счел своим долгом доложить. На мой взгляд, заслуживает интереса, что наша наступательная позиция оказывает на них воздействие, что они понимают необходимость доверительного диалога, ищут контакта с ЦК КПСС. По сути дела, это признание Западом руководящей роли партии в управлении нашим обществом и государством. Мне кажется, что такие обращения не стоит оставлять без ответа. Разумеется, излагать при этом нашу принципиальную позицию, изучать их настроения, подходы, резервы. Если же не отвечать, то они из этого могут сделать неправильные выводы.
— Согласен, — кивнул Суслов. — Мы так и поступаем, товарищ Тыковлев. Не буду особенно распространяться, но, как вы, наверное, догадываетесь, у нас имеются доверительные каналы для общения с Западом. Есть для этого КГБ и МИД. Не будем вмешиваться в дела товарищей Андропова и Громыко. Это им поручено, они и докладывают в ЦК. Я, кстати, вашу записку им обоим пошлю. Пусть почитают. На мой взгляд, ничего нового вам ведь и не предложили. Или вы не так считаете? Отказаться от принципов социалистической демократии и дать свободу ее противникам. Это что, нам подходит? Или в одностороннем порядке сократить нашу армию и ее вооружения, созданные в сугубо оборонительных целях тяжким трудом двух поколений советских людей. Неужели мы должны идти на это?
— Разумеется, не подходит ни то, ни другое, — струхнул Тыковлев. — Мы должны были бы пойти лишь на некоторые косметические меры в этих двух областях, а в обмен потребовать от них серьезных уступок. Отказа от политики нагнетания напряженности, отмены всяких торговых эмбарго, дискриминации...