Значит, все-таки принципиальной разницы между семилетним шизофреником Пашей с его “дружеским шаржем” и вроде бы вполне нормальными семнадцатилетними выпускниками с их прощальным капустником нет! Как бы выпускники ни пыжились, они все равно не сравняются со своими наставниками. Зато с Пашей они сравнялись своей неадекватностью. Ведь психически здоровый ребенок уже в пять лет знает, что можно позволить себе со сверстником, а что — со взрослым, что — с близким родственником, а что — с чужим человеком.
У психически же нездоровых детей это чувство дистанции нарушено. Так что отмена иерархии “взрослый — ребенок”, “учитель — ученик” утверждает патологические модели поведения и, если угодно, шизофренизирует общество. Пока это распространяется в основном на подростково-молодежную среду, но уже начинает спускаться и ниже, к малышам. Увы, не единичны случаи, когда ребенок от горшка два вершка, а уже мнит себя равным взрослым, критикует их со знанием дела, дразнит, высмеивает. Пятилетняя девочка, собираясь в гости к бабушке, говорит маме: “Надеюсь, она за неделю поумнела и не будет со мной спорить?” А другая девочка, чуть постарше, возмущается “легкомыслием” матери: “Ты с ума сошла? Зачем нам третий ребенок? У нас с Ванькой и так одна комната на двоих!” И мать начинает испуганно оправдываться, чуть ли не испрашивать у дочки разрешения на “ответственное родительство”(любимое клише “планирования семьи”).
Неуместное партнерство
А теперь опровергнем сами себя. Существенная разница между Пашиным “шаржем” и школьным капустником все-таки есть. Только не в акции детей, а в реакции взрослых. Мы, конечно, не ярились, не кричали, но достаточно определенно дали Паше понять, что ничего хорошего и ничего смешного в таком поведении со старшими (тем более с педагогами!) нет. А маме лишний раз объяснили, что Паша не соблюдает границ в общении со взрослыми не по злонамеренности, а потому, что он их просто не чувствует. И его особенно опасно воспитывать в системе столь популярных сейчас партнерских отношений со старшими, а, напротив, нужно четко задавать традиционные рамки поведения.
Учителя же повели себя диаметрально противоположным образом: они встали на одну доску с детьми и, может быть, искренне, а может, натужно — в конце концов, большой разницы нет — посмеялись над собой. Вероятно, кто-то из них даже помогал детям сочинять репризы. Уж во всяком случае, такой демократичный стиль отношений сложился в школе не вдруг, а был привычным. Однако стиль отношений с детьми всегда задают взрослые. В семье — родители, в школе — учителя, то есть хозяева того или иного микромира, в котором обитает ребенок.
Тогда возникает вопрос: почему взрослые сейчас так поощряют панибратство? Особенно это изумляет в среде учителей, которые, наоборот, всегда отличались консерватизмом и иногда держали даже чрезмерную дистанцию с учениками. Причин тут много. Явных и не очень. Большую роль сыграл на фоне бурно развивающейся демократии страх быть обвиненными в диктатуре. “А вдруг ребенок вырастет и будет нас ненавидеть? — думают взрослые. — Говорят же психотерапевты об огромном значении обид, нанесенных в детстве, о психотравмах, которые негативно влияют на всю оставшуюся жизнь...”.
И непременно вспоминают случаи из своего прошлого, как их самих обижали родители и педагоги. Ведь если задаться целью, настроиться на определенный лад, всегда можно много чего вспомнить. “Ну, уж нет! — думает родитель, он же бывший обиженный ребенок. — У меня с моими детьми все будет иначе. Мы будем друзьями”.
А дружба предполагает равноправие. По крайней мере, в идеале. В ней нет начальника и подчиненного, управляющего и управляемого. Каким путем взрослый, который выше ребенка по интеллекту, физической силе, образованию, социальному и материальному положению и прочим параметрам, может сравняться со своим сыном или учеником? С одной стороны, ему придется искусственно взрослить ребенка, посвящая его в те сферы жизни, которые в традиционной системе представлений не считаются детскими. Но нельзя же вырастить человека сразу на полметра или одномоментно увеличить размер его ноги с тридцать второго до сорок пятого. Поэтому гораздо проще, образно говоря, самому встать на четвереньки, прикинуться ему равным, партнером. Это приятно еще и потому, что дает иллюзию вечной молодости, которая сегодня в почете. А заодно и снимает со взрослого ответственность за воспитание. Друзей особенно не воспитывают, это даже считается бестактным.
В миллионах семей дети сейчас позволяют себе (точнее, им позволяют родители) то, что еще лет двадцать назад было неслыханным. Мы в своей работе сталкиваемся с огромным количеством примеров детско-родительского партнерства. Приведем всего два.
Пятилетний Степа занимается горнолыжным спортом, или, как сейчас говорят, “экстремными лыжами”. Правда, забираться на гору ему пока тяжеловато, и когда подъемник не работает, что случается нередко, — все-таки у нас тут еще не совсем Европа — Степу наверх затаскивает мама. И вот однажды он учинил ей форменный скандал. Причина была серьезная. После занятий тренер угостил маленького горнолыжника пряниками, сказав, что Степа их честно заработал. Один пряник мальчик тут же запихнул в рот, второй зажал в правой руке, а третий протянул маме. Голодная мама, решив, что сын с ней поделился, пряник съела. И уличена была не больше не меньше как в воровстве чужой собственности! Оказалось, что Степа дал ей пряник на сохранение.
— Я же его заработал! — в слезах возмущался мальчик. — Какое ты имела право?
— А я что, не заработала? — оправдывалась мама, сторонница дружески-партнерских отношений с ребенком. — Кто тебя привез на машине? Кто деньги платит за секцию? А на гору тебя переть, думаешь, легко было? Да я вкалывала, как лошадь!
Наконец после долгих подсчетов, какова доля маминого труда, “экстремал” смилостивился:
— Так и быть, половину пряника я тебе прощаю. А за вторую ты должна ответить. Извиняйся!
И мама, довольная тем, что дело не кончилось истерикой, охотно извинилась.
А вот другой пример из этой серии, тоже весьма характерный. Мама взяла работу на дом и трудилась над чертежом. Шестилетний Никита же требовал, чтобы она с ним поиграла. Мама, ссылаясь на важность и срочность работы, просила его поиграть самостоятельно или подождать. Никита настаивал на своем и наконец, разъярившись, вылил баночку с водой из-под краски на мамин чертеж. Тогда мама (как она сама потом объясняла: “чтобы он влез в мою шкуру”) порвала Никитин рисунок, висевший на стене.
— Ах, так?!
Мальчик, не помня себя от ярости, побежал на кухню и грохнул об пол любимую мамину чашку.
Тут уж и мама, невзирая на потраченные два дня назад большие деньги, сломала дорогую Никитину игрушку — робота с дистанционным управлением.
Потом они дуэтом заревели. Потом мальчик подошел к маме и потребовал, чтобы она починила ему игрушку и нарисовала точно такой же рисунок.
— Хорошо, — ответила мама. — Только сперва ты поможешь мне начертить новый чертеж, и мы склеим мою любимую чашку.
Остаток вечера прошел во взаимных репарациях, а назавтра история повторилась почти в точности, разве что с другими объектами порчи.
Ну, разве то, что мы описали, похоже на отношения взрослого и ребенка? Если кто-то скажет “да”, то пусть ответит: чем они отличаются от отношений двух маленьких сверстников, которые поругались-помирились, потом опять поругались, снова помирились? Один разрушил продукт чужого труда, другой сделал то же самое. Фактически взрослый продублировал девиантное поведение ребенка. Не наказал его по-взрослому за испорченную работу, а просто отомстил, уничтожил то хорошее, что сделал ребенок в спокойную минуту, когда он как раз занимался чем-то самостоятельно, никому не мешая.
Но плохо даже не столько то, что мама не могла сдержаться. В конце концов, взрослые тоже живые люди, и у них не всегда крепкие нервы. А порой и нужно поступить с ребенком “зеркально”, так как, не почувствовав на себе то зло, которое он причиняет другому, он не может остановиться. Но ведь Никиту это не вразумило, а только подзадорило! Почему? Мы думаем, потому, что за свой вопиющий проступок мальчик фактически не был наказан. Ведь посмотрите, как идиллически кончилась эта история. Сын даже не попросил прощения. Он требовал , чтобы мама восстановила его поврежденное имущество. А мама, чтобы не раздувать дальше скандал, склонила его к компромиссу. И где наказание? С Никитой даже на время не был прерван контакт. Мама не сказала ему: “Уходи, я не хочу с тобой разговаривать. Какая игрушка? Какой рисунок? Ты посмел испортить мою работу ! До прихода папы я вообще не хочу тебя видеть. Папа придет, будем решать, как с тобой поступить”. (Или, если папы в семье нет, наказать его самой лишением чего-то чрезвычайно для него драгоценного.)