— Не жалко? Мне бы жаль было такую книгу дарить...
В тот вечер он оставил свой автограф на “Знойном лете”:
“Тезке и земляку — Васе Елесину в память о встрече в Тотьме. С глубоким уважением В. Белов. 8 мая 1964 года”.
Почему — “земляку”? Ведь он из Харовского, а я из Вожегодского района, и Белов знал об этом. Но дело в том, что я рассказал Васе о родине своих родителей — Падчеварах, что неподалеку от озера Воже. Оказалось, что и его Азла была в тех же местах.
— У нас, бывало, как кони потеряются, мужики говорили: “Ну, опять, наверно, в Падчевары ушли!”. Так что, пожалуй, и впрямь земляки.
Я достал и его первую книжку — “Деревеньку”:
— Подпиши, заодно, и эту.
Белов подумал и махнул рукой:
“Ничего не приходит в голову! Напишу просто “Я”!
Так и хранится у меня до сих пор первая и единственная книжка стихов Василия Ивановича с его размашистым: “Я. Белов. 8.05.64”.
Хранилось еще у меня в ту пору неотправленное письмо одному учителю, в котором я с молодой горячностью высказывал все, что думал о современном обществе, о хрущевских порядках и нововведениях. Случилось так, что я прочел это письмо Белову и Багрову. Много в нем было спорного, о многом стоило и задуматься. Между прочим, приводились там строки Некрасова “Умрешь недаром, дело прочно, когда под ним струится кровь”. Василий остро взглянул на меня, предупредил:
— Ты всем подряд это письмо не читай!
— Да ведь вы-то — не “все подряд”?
— Я — ладно, а другие не так понять могут. Неприятностей не оберешься...
В 1964 году появились первые отклики на прозу Белова в центральной печати. Далеко не всегда были они доброжелательными. В апреле 1963 года журнал “Крестьянка” опубликовал рассказ Белова “Гудят провода”. А в 1964 году в журнале “Советская печать” (предшественнике журнала “Журналист”) появился обзор “О рассказах в журнале “Крестьянка”. Рассказ Белова прямо-таки смешали с грязью. Автора обзора особенно покоробило, что деревенские старухи в рассказе называют друг друга “девка”. Заключал он решительно: “По всему видно, что у В. Белова самое дремучее представление о современной деревне”. Не знаю, как отразилась эта статья в директивном журнале на дальнейшую публикацию беловских вещей, явно, что не лучшим образом, да и ему доставила немало горьких минут.
Осенью этого же 1964 года, возвращаясь из отпуска в Тотьму, я на несколько дней задержался в Вологде, чтобы узнать о судьбе первой моей повести “Карьера Ивана Кузьмича”, рецензию на которую писал Василий Белов. Зашел я к нему на квартиру уже под вечер, он сидел один, писал. На столе — свежая книжка “Нового мира”, раскрытая на очерке А. Побожия “Мертвая дорога”, в котором шла речь о бессмысленном строительстве заполярной железной дороги Салехард—Игарка. Очерк я читал и помню, что произвел он на меня гнетущее впечатление.
— Читал? — кивнул Белов на журнал.
— Читал. Жуткая вещь.
— Вот так и вся наша дорога. Новая, да мертвая...
Я извинился, что отрываю его от работы, собрался уходить. Он смущенно сказал:
— Да вот, очерк свой заканчиваю. На него все надежды. Знаю, что нигде не возьмут. А с другой стороны, если напечатают, так меня просто заклюют и здесь, в Вологде, и в деревне моей... И печатать надо, жить не на что. Книжка в “Молодой гвардии” выйдет только в конце года...
“Очерком” Василий Иванович называл “Привычное дело”, а книжка — “Речные излуки”, она действительно вышла в “Молодой гвардии” в конце 1964 года.
Вскоре я получил рецензию Белова на свою повесть. Не буду приводить ее здесь — рецензия очень доброжелательная, даже с неоправданными авансами. Вот ее концовка:
“В заключение хочется пожелать автору большей творческой смелости, а также того, чтобы он как можно скорее освободился от скованности, так естественной для людей, которые лишены повседневного общения с более квалифицированной литературной средой”.
Моя поездка в Вологду совпала с днем рождения Василия Белова, вернее, с его кануном. Василий Иванович (тогда, естественно, просто Вася — ведь разница в возрасте была у нас небольшая) пригласил меня на следующий день в “Поплавок”, плавучий ресторан на пристани, воспетый впоследствии Николаем Рубцовым. Характерно, что даже свой день рождения встретить ему было не на что: пришлось занять восемь рублей, чтобы посидеть в этом самом “Поплавке”. Но была уже поставлена точка в “Привычном деле”, в этой гениальной повести, которую он скромно именовал “очерком”.