Но вернемся опять к мужчинам. Э. Дюркгейм одним из первых отметил, что “на одну лишающую себя жизни женщину приходится в среднем четверо мужчин”. Это высказывание справедливо и для нынешнего времени, и для большинства стран. До 1992 г. оно было справедливо и для России. В целях удобства изложения число мужчин-самоубийц, приходящихся на одну лишившую себя жизни женщину, социологи обозначили термином “индекс сверхсуицидальности мужчин”. Например, в 1991 г. в России доля женщин среди самоубийц составила 21,5%, что дает нам “индекс сверхсуицидальности мужчин” 78,5% : 21,5% = 3,651. Статистический анализ, проведенный в 1991 г. по 46 странам мира, дал соответствующий индекс, равный 3,128 - 0,266 мужчин.
Критической константой, при переходе за которую начинается социальная патология, считается индекс 4,2 (“Социс”, № 5/91, с.100). Когда в обществе начинается рост числа самоубийств за критической цифрой 20 суицидов на 100 тыс. населения, главную “лепту” здесь вносят мужчины. В нижеследующей таблице привожу соответствующие данные по России (подсчитано по: “Социс”, № 5/99, с. 83; “АиФ”, № 44/97, с. 24).
Годы Общее число На 100 000 Индекс сверхсуи-
1990 39 150 26,4 3,48
1991 40 143 26,9 3,65
1992 46 125 31,0 4,05
1993 56 136 38,1 4,55
1994 61 886 42,1 4,89
В абсолютных цифрах росло число и женщин-самоубийц, но основной прирост, как явствует из индекса сверхсуицидальности, давали самоубийцы-мужчины. Если же брать только трудоспособный возраст, то здесь соответствующий индекс к середине 90-х превысил 7. Как пишет социолог Ирина Орлова, “возрастная структура смертности от суицидов совпадает с аналогичной структурой общей смертности и еще раз подтверждает, что наиболее серьезным симптомом социального нездоровья России в 90-е годы является сверхсмертность мужчин трудоспособного возраста” (“Социс”, № 8/98, с. 72).
Минимальный уровень суицида в России падает на 1986 год — 33 261 чел. (23,1 на 100 000). Это — прямой результат борьбы с алкоголизмом, но результат сугубо временный. Затем кривая смертности сначала очень медленно, а затем набирая ускорение, поползла вверх, достигнув в 1991 г. числа самоубийц в 40 143 (26,9 на 100 000). Это был последний год, в котором среди причин суицида преобладали личные мотивы.
Ситуация резко изменилась в 1992 г. С этого года начали доминировать социальные причины самоубийств: потеря работы, девальвация профессии, малый заработок. ВЦИОМ предупредил, ссылаясь на многие исследования в разных частях мира: “Среднее падение личного дохода на 10 % влечет среди затронутого населения рост общей смертности на 1% и рост числа самоубийств на 3,7%. Ощущение падения благосостояния является одним из наиболее мощных социальных стрессов, который по силе и системности воздействия превосходит стрессы, возникающие во время стихийных бедствий” (“Наш современник”, № 1, 1997, с. 250—251). Затяжные задержки зарплаты резко усугубили ситуацию. “Ты довел меня до края, оставив без зарплаты на год...” — одна из типичных предсмертных записок в адрес директора завода. Новым стрессовым фактором явился каждодневный страх, поселившийся в домах россиян. Очевидно, наиболее “суицидоопасен” не столько низкий, но стабильный социальный статус, сколько его резкое падение, утрата положения, занимаемого в обществе. Массовые нарушения прав человека всевластной бюрократией, с беспредельной жестокостью и хамством относящейся к посетителям-“просителям”, ломающей одним росчерком пера (или отсутствием оного) судьбы зависимых от бюрократии людей. Адовы муки хождения по замкнутому бюрократическому кругу — с повседневными унижениями, волокитой, общей неопределенностью, выколачиванием взяток и т. д. и т. п. позволяют считать бюрократию (наряду с директоратом, ворующим рабочие зарплаты) главным социальным виновником невиданного роста самоубийств в России.