Неожиданно нагрянул в “Комсомолку” барон Фальц-Фейн, бывший до революции владельцем многих земель и дворцов в России. Я был у него в ФРГ, и он просил помочь ему устроить сбереженные или купленные им культурные ценности, картины в наши музеи.
— В чем же дело?
— Я хотел бы, чтобы в музеях была небольшая табличка, что это дар барона Фальц-Фейна.
— Ну и хорошо...
— Да это для вас хорошо, а министерство культуры против.
Я понял, что кто-то не хочет, чтобы наши русские музеи пополнились новыми культурными ценностями. А между тем Литва спокойно (возможно, при некотором недовольстве московских чиновников) приобрела у бывшего эмигранта целую галерею приобретенных им на Западе картин литовских и европейских классиков. У входа в этот зал висела табличка о дарителе. Вот так, литовцам можно, а русским нельзя. Великая интернациональная политика!
Я решил всячески способствовать барону, звонил в министерство, музеи. “Никоим образом. Пусть отдает анонимно”. Тогда мы сочинили письмо на имя министра культуры и напечатали его в дни Олимпиады в газете. Олимпийская хартия не позволяла отбрыкиваться от гуманных даров и требовала воздавать должное подвижникам. Фальц-Фейну пообещали “утрясти” его проблему (хотя она была отнюдь не его).
…Улетел олимпийский Мишка, вызвав потоки добрых, светлых слез. Александра Пахмутова превзошла себя, написав щемящую, космически-прощальную мелодию. Слева и справа от меня в Лужниках стояли плачущие люди. Громыхнул салют! Невиданный до того времени разноцветный салют. Расходились пороховые дымы, что-то важное отходило в прошлое. Чувствовалось, что страна накануне больших перемен.
Устав от олимпийской суеты, мы с космонавтом Виталием Севостьяновым и председателем КМО Володей Аксеновым решили поплавать в одном из опустевших олимпийских бассейнов. Был с нами и великий шахматист Анатолий Карпов, а также какой-то сотрудник — то ли КМО, то ли еще чего-то. Искупались, пообсуждали итоги Олимпиады, сели пить пиво тут же, в бассейне. Виталий решил поднять за всех бокалы. Похвалил Толю Карпова, он у него был неким духовным вдохновителем, даже психологическим тренером. Потом сказал:
— Давайте выпьем за Валеру Ганичева, главного комсомольского идеолога, как говорил Юра Гагарин.
Подняли бокалы с пивом, чокнулись и забыли. Но забыли не все. Этот сотрудник с пониманием написал докладную. Через день меня с Пастуховым и Аксеновым вызвали в ЦК КПСС к первому заместителю заведующего отделом оргпартработы Петровичеву.
— Рассказывайте, чем вы там занимались? О чем говорили?
— Где? Когда?
— Не прикидывайтесь. Там, в бане, позавчера.
— Да не в бане, а в бассейне. И никаких разговоров особых не было.
— Вот бумага, садитесь и напишите все, как было.
— Да что было-то?
— Вам лучше знать. Пишите все, о чем говорили.
Честно говоря, не так уж часто (так было в 1956 году, когда я с товарищами организовал подписи в защиту нашего преподавателя Григория Джеджулы в Киевском университете) приходилось писать объяснительные записки в парторганы. Написал. О том, что плавали, обсуждали итоги Олимпиады. И под хмурые взгляды был выпровожен из кабинета. Пастухов остался.
Я долго думал: что так взволновало ЦК? Ведь об идеологических вопросах мы не говорили, русской проблемы (которая так будоражила ЦК и КГБ) особенно не касались. Позднее выяснилось, что уже утром, на следующий день после разговора, на стол “серого кардинала” партии Суслова легла докладная. “Вчера в бассейне, в бане собрались молодые руководители, обсуждали положение в стране, ухудшающееся положение русских. Говорили о будущих изменениях в руководстве, намечали выдвижения. Главным идеологом называли Ганичева”. Так передали мне содержание этой докладной.
Боже мой, ну конечно, у 80-летних старцев в голове постоянно был страх, что кто-то их сменит. Они и 60-летних Шелепина, Семичастного, Месяцева считали комсомольцами, когда их выгоняли из власти и ЦК. Призрак молодых маячил в их склеротических мозгах. А тут: главный идеолог . Какой-то очень понятливый доносчик ощутил, как можно повлиять на психологию второй особы в партии: опустил слово “комсомольский”. И тут уж ясно стал виден заговор, которых так боялись (глядя в другую сторону от действительных заговорщиков) в Кремле. Тут и последовал приказ “Убрать!”.
Убрать, правда, решили без скандала. Пригласили и предложили стать заместителем министра культуры РСФСР Ю. Мелентьева. Я к нему:
— Это твои усилия?
— Нет, но я буду рад.
Ничего себе! На следующий день меня повели в Совмин России к Кочемасову, зампреду по культуре. Тот спросил о делах в “Комсомолке” и напрямую сказал: