…Я приехал к нему со своей надвигающейся бедой. Он спустился в свой небольшой кабинетик для встреч. Мне особенно нравился там бронзовый бюст Александра Суворова, чем-то неуловимо напоминавший Шолохова.
Мы поговорили об общем деле, о том, как извращают классику в кино и театре, о том, что крестьяне теряют интерес к труду на земле.
— Независимый крестьянин — это ведь тот, у которого все есть. В доме, сарае, погребе. А когда он ждет, что в сельпо привезут, он — комбед. Все будет думать, что можно стянуть.
И, конечно, о Советском Союзе, о России.
— Ты ведь знаешь, как они русских не любят, все из памяти у нас хотят вытравить. Знаешь ведь, что я письмо писал в ЦК о положении русских — заботника у них нет. Там забегали, засуетились, а толку нет, их судьба какого-нибудь документа беспокоит больше, чем судьба всей русской деревни... Андропова бойтесь, — вдруг неожиданно сказал он.
Тогда мне было еще неясно, о чем предупреждал Пророк. Помолчали и переключились на дела литературные. Я рассказал ему о вышедших романах и повестях. Запомнилась оценка “Судьбы” Проскурина: “Не допек Петр, не допек”. Определение было точное. Ну и конкретная просьба: написать что-нибудь к 20-летию полета Гагарина. Михаил Александрович погрустнел, задумался: “Орел, орел наш был”. Так ничего и не пообещал, я же подумал: приеду еще раз и побеседуем. В этом качестве уже не довелось.
* * *
Духовная жизнь общества между тем все больше и больше уходила из-под контроля агитпропа. С нашей стороны продолжал работать “Русский клуб”, вырабатывая будущую идеологию патриотов. Писали о народе В. Белов, В. Распутин, Е. Носов, В. Астафьев, В. Лихоносов. Духовно-религиозную идею утверждали на своих пространствах В. Солоухин, И. Глазунов, Ю. Селиверстов, Л. Бородин, Ю. Селезнев. Все больше и больше приходило к тем, кто интересовался, новых источников познания из прошлого и настоящего. Была тут у многих, конечно, и мешанина: Бердяев, Рерих, Сартр, И. Ильин, Розанов, Че Гевара, Леонтьев, Бахтин. С нетерпением ждали каждый номер “Нового мира”, “Молодой гвардии”, “Нашего современника”, “Октября”, книг издательства “Молодая гвардия”, “Современник”. Там, на страницах изданий, вырисовывалась будущая идеология “перестройки” и “патриотизма”.
Интеллигентская среда раскололась на два лагеря: патриотов и диссидентов.
Были ли мы, те, кто стремился к изменениям, к улучшению жизни, к справедливости для отдельных людей и всего народа, оппозиционерами, диссидентами, врагами страны? Нет, мы так не считали. Мы считали себя работниками, преобразователями, подвижниками. Мы были уверены, что преобразования надо провести в рамках системы, изменив ее, насытив народной нравственностью, справедливостью, порядком. Мы хотели отмести интернациональное лицемерие и ханжество, когда на каждое проявление национального русского начала следовал агитпроповский или КГБ-шный окрик: “Прекратить шовинизм!” Мы всё больше понимали, что Православие должно быть главной, основной частью русского мировоззрения. Понимали, правда, еще не до такой степени, как замечательный художник и мыслитель Юрий Селиверстов, неустанно повторявший нам слова Достоевского: “У каждого русского — душа христианка”. К этому пониманию нас подводила сама жизнь, борьба, встречи, история Отечества, русская классическая культура. Хотя одни уже были людьми православными, воцерковленными, другие постепенно приходили к этому. Россию еще ожидала православная революция, а если вернее, Православное Возрождение.
В эти годы КГБ, его люциферовский председатель Ю. Андропов, второй человек в партии, а также ее секретарь по международным вопросам успешно демонстрировали (для кого? для международного коммунистического движения, мирового капитала, сионистских центров, масонства?) свой “интернационализм” и решительную борьбу с “русским шовинизмом”, то бишь с русским национальным сознанием. Любое его проявление запрещалось, преследовалось. За рубежом о нем молчали или иногда пугали им обывателя. (Достаточно вспомнить дело Леонида Бородина, который отсидел за свои русские и православные убеждения много лет. И не к диссидентам его надо причислять, а к борцам за Россию.) Прозападное диссидентство во всем мире возносилось, героизировалось, получало, как и положено, свои пайки. Ибо почти все его участники, вначале напоказ арестованные, а затем, не отбывая срока, “под давлением западной общественности”, а то и попросту добровольно выезжали туда, на Запад. Говорят, что Анна Ахматова, когда поэта Бродского выслали из Ленинграда на периферию, с глубоким пониманием воскликнула: “И кто же это нашему Рыжему такую рекламу сделал!” Затем последовал его отъезд из Союза и Нобелевская премия.