Вход был темный и сырой. На стене — большая карта с начертанными расположениями фронтов. Тут проходили заседания ЦК. Несколько тусклых лампочек освещали стол, покрытый красной скатертью. На нем лежало несколько книг. Одна толстая раскрытая книга освещалась свечой в бамбуковом подсвечнике. “Это стол Суфанувонга”, — с почтением объяснил нам командир Северной бригады Народной Армии. Мы подошли поближе: книга, раскрытая на 25-й странице, была “Капитал” Маркса на французском языке. Почему-то у всех революционеров толстый “Капитал” вызывал наибольшее уважение. Конечно, мало кто его читал до конца, но ее объем позволял надеяться, что в ней, как в ларце Пандоры, кроется много волшебных ответов.
Мы побродили по другим пещерам, где были проложены рельсы, по которым выскакивали наружу из закоулков дрезины с установками для ракет, производили залп по разворачивающимся самолетам и скрывались в пещерах. Другие ракетные установки размещались на машинах и тоже не давали спокойно бомбить основную базу лаосцев.
В общем, север Лаоса так и не был покорен американцами. Все их бомбы и ракеты попадали в горы, а техника лаосцев успевала скрываться в пещерах. Не следует забывать и про наших “советников”, умело координировавших боевые действия. За это боевое содружество и предложили нам выпить водку “шум-шум” два лаосских генерала, одетых в форму защитного цвета без знаков различия. Зеленоватую водку разлили в металлические стаканчики, сделанные из алюминия со сбитых американских самолетов. Мы чокнулись и залпом выпили. Не могу описать, какой огонь вспыхнул внутри желудка, спазмы перехватили горло, глаза застлала мутная пелена, судороги пошли по всему телу, в голове зашумело, и руки непроизвольно зашарили по столу, ища закуску. Таковой не было, и мы с мольбой смотрели на генералов. Те поняли нас и, встав, горстью провели по ветке ядовито-зеленого куста, сунув в рот несколько оторванных листьев. Мы последовали примеру генералов и тоже начали жевать листья. Спазмы уменьшились, костер внутри стал затихать, и только в голове шумело. Генералы рукой показали: еще! Мы стремительно задергали головами: нет уж! Те удовлетворенно кивнули, хлопнув нас по плечам, разлили вторую половину бутылки и, не закусывая, выпили.
Шмыгая между гор на своем допотопном самолетике, мы добрались на другой день снова до Луангпрабанга. Тут возле аэродрома нас встречала необычно веселая процессия. Буддийские монахи в оранжевых мантиях разбрасывали лепестки роз, били в бубен, кто-то трещал на трещотках, звучала музыка. Свадьба? Нет, что вы! Человек умер?! Ну да, он ведь перемещается в другой мир, мир спокойствия и созерцания. Ошеломленные, мы смотрели, как от нас удалялась, пританцовывая и напевая, толпа людей, сопровождающих уже спокойного своего собрата.
…А в нашем мире было неспокойно. В Афганистан ввели войска. Они выполняли свой “интернациональный долг”. Каким пролетариям-интернационалистам Афганистана понадобилась наша помощь? Почему из страны лояльного к нам Востока Афганистан становился базой враждебных нам сил? Почему мусульманский зарубежный мир, в который мы вложили столько средств для борьбы с “американским империализмом”, стал к нам в одночасье враждебен? Трудно было ответить на эти вопросы. Освещать военные действия было тяжело, писать надо было эзоповым языком, цензура просеивала все сообщения, превращая их в безопасную кашицу.
В общем, все это нужно было переложить на язык газеты. Сделать доступным, понятным и не столкнуться “вусмерть” с властью.
Ребята же наши ездили в войска, писали честно, но выходили на полосу часто “фитюльки”. Особенно много приобрел афганских друзей Володя Снегирев, пригласивший меня позднее в баню с первым послевоенным Героем Советского Союза из Чечено-Ингушетии Русланом Аушевым. Тогда Руслан был скромным парнем, не хвастался, слушал собеседника. Нам он понравился.
КОЛЛЕКТИВ
Коллектив “Комсомолки” был неоднороден. В нем были люди с необходимой амбицией и “темные лошадки”, профессиональное мастерство подчас соседствовало с невежеством, были люди героического склада и боязливые, если не сказать больше. Были открыватели и были накопители. О многих можно сказать доброе слово, о некоторых лучше и умолчать. Но все-таки как не сказать о Василии Пескове! Э, подумает умудренный читатель, он же ритуальный тотем, почти “священная корова” в газете, его никто не трогает. Нет, не поэтому. Когда я пришел в газету, то некоторые доброжелатели сказали: он тебе не помощник, пишет только про зверюшек и листочки, смотри, как “обложен” этой либеральной братией — они его и раздувают, и поощряют. Но Василий был лучшим помощником, ибо делал он свое дело, свои материалы безупречно, профессионально и интересно, радел за нашу землю, за нашу природу. А это и была реальная помощь. Чаще всего он действительно писал о природе. Но как важно было в наш индустриальный век не отучить человека от тихой речки, зеленой травы, дать возможность ему полюбоваться каплей росы. Это с великим мастерством, а главное — с душой и делал Василий Песков. И вот эта чистота его помыслов и привлекала к нему многих людей. Особенно любили его, к удивлению, военные, космонавты. Наверное, устав от выстрелов, грохота орудий, лязга танков, резких команд, космической невесомости, они с благоговением погружались в утреннюю рассветную тишину, созерцали резвящуюся бабочку, любовались веткой калины. А ведь это был и их мир, мир их детства, ибо армия-то наша была рабоче-крестьянской, то есть родиной большинства из них были села и маленькие городки. Василий Михайлович платил им той же любовью, и вдруг неожиданно появлялась в газете полоса неизвестных материалов о маршале Жукове, публикации о той или иной битве, о герое-солдате. Может быть, самый лучший репортаж о первом полете в космос, о Юре Гагарине был у него. Он искренно любовался нашими космонавтами. Агитпроповцы с кислой миной выговаривали: “Ну, что у вас о войне, о космосе пишет натуралист-ботаник?” А Песков действительно ощущал суть войны, знал душу человека и понимал, что в отрыве от земли — на орбите важно помнить ее родниковую чистоту, ее луга и рощи. И в этом смысле был он тонкий психолог, аналитик, академик, да и только. Правда, перед одним его юбилеем я попросил его личное дело и с удивлением узнал, что когда его принимал на работу в воронежскую “Молодежку” главный редактор Борис Стукалин (будущий председатель союзного Комитета по печати), то у Василия даже среднего образования не было.