Весь июнь и июль Тютчев, пользуясь отличной погодой, курсирует между Петербургом, Петергофом и Ораниенбаумом, что, впрочем, делает и почти вся петербургская знать.
* * *
Петербург, 14 июня 55
Вечером я был в Ораниенбауме, откуда можно видеть из беседки, расположенной на возвышенности у берега моря, с помощью телескопа, оба неприятельские флота, стоящие перед Кронштадтом.
Слегка передвигая трубу телескопа, можно разглядеть эти грозные сооружения; некоторые из них показались мне громадными даже на таком расстоянии, и кажется, будто они коварно что-то замышляют. А перед их линией высятся два форта — Павловский и Александровский, с пушками, спрятанными в амбразурах, что им не мешает иметь довольно-таки грозный вид. И эти две силы стоят друг перед другом, пока еще молчаливые и будто равнодушные, но готовые на все, ожидая только сигнала, который, как думают, не заставит себя долго ждать.
Говорят, что эскадры только ждут, чтобы начать нападение, прихода новой морской дивизии, экипажи которой набраны между поддонками приморского населения обоих государств и предназначены выдержать первый огонь и ослабить силу первого столкновения...
Какая предстоит отвратительная бойня!
Вчера, возвращаясь из Петербурга, я встретил на пароходе Столыпина, сообщившего подробности последнего дела, штурма, отбитого в Севастополе. Полагают, что неприятель потерял 15000 человек. Англичане тоже участвовали в сражении, они потеряли 36 офицеров. Было убито 3 генерала. Штурм состоялся по личному приказанию Луи Наполеона. Накануне он велел передать по телеграфу Пелиссье: “Повторяю, как приказание, данный вам мною совет”. — Дай Бог, чтобы он почаще отдавал подобные приказания!..
Встретившийся Тютчеву Аркадий Дмитриевич Столыпин (1821—1899) был участником Крымской кампании, за боевые отличия под Севастополем пожалован во флигель-адъютанты. Луи Наполеон (Наполеон III), как и его командующий, маршал Франции Жан-Жак Пелисье, вызывали у Тютчева презрительное отношение, впрочем, как и российские военачальники и чиновники из правительства, от которых зависел весь ход войны.
* * *
С.-Петербург, понедельник, 20 июня 1855
[…]Откуда ты взяла, что отправка “Allgemeine” стоит так дорого? Разве я тебе не писал, что весь абонемент на полгода обходится лишь в 1 р. серебром. Надеюсь, что вы успокоитесь на этом. Посылаю тебе сегодня еще три номера. Последний из этих номеров содержит первое телеграфическое известие об их поражении 6/18 сего месяца под Севастополем. Испытываешь истинное наслаждение, читая в их подлых газетах подробности этого разгрома, которые против их воли пробиваются наружу, сквозь все недоговаривание и вранье. На сей раз столько было пролито крови, что она просачивается сквозь их лукавство и, несмотря на все ухищрения редакции, ничего не удается скрыть. Но еще более поражаешься, наблюдая, как мы здесь поддерживаем их ложь и их утайки пошлым смирением наших бюллетеней и непостижимым старанием преуменьшить потери врага в наших донесениях. Так, например, в последнем бюллетене не решились сказать, что в этом деле они оставили в наших руках тысячу сто человек, из коих четыреста сдались без боя , точно так же, как не посмели сознаться, что по всем собранным сведениям неприятель потерял в общей сложности свыше пятнадцати тысяч человек. А когда этих идиотов спрашивают о причине всей этой сдержанности, они вам говорят, что это для того, чтобы не раздражать общественного мнения. Так, например, на днях бедный Мальцов вообразил, будто ему будет дозволено в какой-то невинной статье для “Journal de St.-Petersbourg” сказать, что англичане ведут пиратскую войну у наших берегов. Представь, канцлер заставил его вычеркнуть это выражение, как слишком оскорбительное. И вот какие люди управляют судьбами России во время одного из самых страшных потрясений, когда-либо возмущавших мир! Нет, право, если только не предположить, что Бог на небесах насмехается над человечеством, нельзя не предощутить близкого и неминуемого конца этой ужасной бессмыслицы, ужасной и шутовской вместе, этого заставляющего то смеяться, то скрежетать зубами противоречия между людьми и делом, между тем, что есть и что должно бы быть, — одним словом, невозможно не предощутить переворота, который, как метлой, сметет всю эту ветошь и все это бесчестие. Лет тридцать тому назад барон Штейн, человек наиболее ненавидевший это отродье, встретившись с нашим теперешним канцлером на каком-то конгрессе, писал про него в своих письмах: “Es ist der armseligste Wicht, den ich jemals gesehen habe*. Bce это во всех подробностях находится в биографии Штейна, недавно изданной в Германии.
Пока у нас все еще как в видении Иезекииля. Поле усеяно сухими костями. Оживут ли кости сии? Ты, Господи, веси! Но, конечно, для этого потребуется не менее чем дыхание Бога — дыхание бури. Ах, как я хотел бы рассказать тебе все это устно. Моя милая кисанька, любишь ли ты меня еще немножко? Прощай... Иду погрузиться в ванну.
Эрнестине Федоровне, также интересовавшейся политикой, чрезвычайно скрашивало овстугское пребывание получение именно газеты “Allgemeine Zeitung”, издававшейся в Аугсбурге и являвшейся одной из объективных европейских газет. Тютчев говорит и о бомбардировке Севастополя неприятельскими войсками, после которого они 6/18 июня предприняли длительный штурм города, но были отбиты с большими потерями. “Journal de St.-Petersbourg” — печатный орган русского министерства иностранных дел, издававшийся в Петербурге, который Федор Иванович любил читать не только по служебной обязанности. А Ивана Сергеевича Мальцева (1807 — 1880), члена Совета министерства иностранных дел, он хорошо знал и ценил за прямоту и честность. Читая письма Тютчева, нередко удивляешься его памяти, прекрасно сохранявшей события, происходившие даже несколько десятков лет назад. Так он вспомнил и Генриха Штейна (1757 — 1831), прусского государственного деятеля, и его книгу “Das Leben des Ministers von Stein”. И еще необходимо сказать, что Тютчев, не отличавшийся особым религиозным рвением, тем не менее хорошо помнил многие изречения из Библии. Но это уже была забота маменьки Екатерины Львовны. Так, он быстро вспомнил и вставил в строки фразу о видении Иезекииля: в библейской книге пророка Иезекииля повествуется о воскрешении человеческих костей, которыми было усеяно обширное поле.
* * *
Петербург, 22 июля 55
Это положительно мое последнее письмо отсюда. Я намереваюсь уехать через 5 или 6 дней в Москву и пробуду там не более недели, так что могу быть в деревне 8-го будущего месяца... Англо-французский флот сосредоточен в стороне Ревеля. Эти мерзавцы продолжают делать разбойничьи набеги на эти берега и недавно убили двух работавших в поле женщин. На днях на обеде у княгини Урусовой у меня был жестокий спор по поводу невероятной подлости нашей так называемой публики, которую ничто не может ни возмутить, ни раздражить и которая думает доказать свою культурность этим нелепым показным беспристрастием... Но теперь уже два часа ночи, и я иду спать.
Вот от моря и до моря
Нить железная бежит,
Много славы, много горя
Эта нить порой вестит.
И за ней следя глазами,
Путник видит, как порой
Птицы вещие садятся
Вдоль по нити вестовой.
Вот с поляны ворон черный
Прилетел и сел на ней,
Сел и каркнул, и крылами
Замахал он веселей.
И кричит он, и ликует,
И кружится все над ней:
Уж не кровь ли ворон чует
Севастопольских вестей?..
Август 1855
Конечно, ни через 5, ни через 6 дней Тютчев в Москву не выехал, а выехал в самом начале августа и прибыл в Первопрестольную 3-го. Его дорога в Москву, а потом в Овстуг и первые дни пребывания в родовом селе подарила два прекрасных стихотворения, одно из которых и помещено при письме. Другое — “Эти бедные селенья...” (“Дорогою”) вышло, вероятно, из-под его пера уже во время езды от Брянска. Он приехал к семье в канун престольного праздника Успения Пресвятой Богородицы в Овстуге, приходящегося на 15/27 августа. Вот как проходил этот праздник в описании дочери Дарьи: