Кто же он на самом деле, дедушка Крылов, этот скромнейший в жизни человек, не оставивший нам ни единой автобиографической строчки, автор, полностью растворившийся в собственных произведениях? Почему, например, он именно дедушка ?.. В чём его загадка, тайна, если таковая есть?..
Крылова-баснописца – Крылова зрелого – никак нельзя причислить ни к либералам, ни уж тем более к революционерам. И дело не только в показательно-примерном его благонамерении по отношению к властям. Внешне по-обломовски ленивый, не любивший менять своих привычек и пристрастий (к русским кушаньям и русскому языку, например), он всю жизнь просидел, по сути, на одном месте и, как и Пушкин, ни разу не выезжал за границу:
…Кто с пользою отечеству трудится,
Тот с ним легко не разлучится;
А кто полезным быть способности лишён,
Чужая сторона тому всегда приятна:
Не бывши гражданин, там мене презрен он…
(Пчела и Мухи)
Современники отмечали “патриотизм Крылова” и “русскую душу его, неколебимую в своих правилах и думах, не изменившуюся в течение почти семидесятилетней жизни ни от каких посторонних влияний и прививок иноземных… Конечно же, Крылов – типичный консерватор.
Но консерватизм может пониматься по-разному. Консервативное сознание может абсолютизировать, а затем пытаться “законсервировать”, допустим, некоторый период исторического земного бытия народа, который воспринимается как век народного благоденствия. Такое пристрастие к прошлому имеет своё значение. Человек – существо историческое, и без памяти прошлого неясны бывают пути в будущее. Национальный костюм, язык, ритуал… всё это укрепляет культурно-этническую общность народа и украшает народную жизнь… Можно стремиться “законсервировать” и тот или иной “старый” социальный порядок, который кажется наиболее приемлемым для процветания собственного сословия или всего общества. И подобное стремление может возникать только потому, что у “консерватора” при том порядке было беззаботное детство, весёлая счастливая юность или удачно сложилась служебная карьера. (Помните, как Фамусов из “Горя от ума” ностальгировал по “веку минувшему”?)
Но бывает, что желание сохранить тот или иной социальный порядок, тип государственности, правления происходит от того, что есть серьёзная уверенность, основанная на историческом опыте народов, что данный порядок является единственно устойчиво-благоприятным для народной жизни, для культурного и духовного развития. Консерваторами в этом смысле были такие сторонники самодержавной формы правления, как зрелый Крылов, зрелый Пушкин, зрелый Достоевский. (Достоевский писал о русском самодержавии “как причине всех свобод России… Тут-то разница во взглядах русских-иностранцев и русских-русских: по-иностранному – тирания, по-русски – источник всех свобод”).
Что же касается экономического развития, о котором, пожалуй, только и говорят в последнее десятилетие, то вовсе не бесспорно, что для русского народа, русского характера экономическое развитие “первично”. У Крылова на этот счёт есть своя притча. Не всякий русский предпочтёт богатство душевно уравновешенной, “беспечной” (то есть свободной от неприятных хлопот, угрызений совести и т. д.) жизни:
…Вот твой мешок, возьми его назад:
Я до него не знал, как худо спят.
Живи ты при своём богатстве,
А мне, за песни и за сон,
Не надобен и миллион.
(Откупщик и Сапожник)
В либеральной среде консерватизм чаще всего понимается как неприятие современного просвещения, научно-технического и социального прогресса и пр. Каков же консерватизм Ивана Андреевича Крылова?.. Его консерватизм – это консерватизм мудрой меры во всём земном и консерватизм незыблемости в духовном вечном.
Просвещения как такового, научного и технического прогресса Крылов вовсе не отрицал:
Полезно ль просвещенье?
Полезно, слова нет о том…
(Червонец)
Или:
…Невежда так же в ослепленье
Бранит науки и ученье,
И все учёные труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды…
(Свинья под дубом)
Сам прекрасный математик и большой любитель естественных наук, Крылов в просвещении видел много пользы. Условие одно: наука не должна выходить за рамки дозволяемого человеческой совестью – русской, безотносительной, христианской совестью, не должна входить в противоречие с традиционными нравственными началами: “Чтоб не ослабить дух и не испортить нравы…” (“Червонец”).
Человек очень образованный, знавший языки, знакомый не только с русской литературой, но и современной и классической западноевропейской литературой, философией, историей, он с особой осторожностью и недоверием относился к возникавшим в просвещенческой Европе и проникающим в Россию новым философским теориям и социальным учениям. Если таковые “головные мудрствования” не вписывались в русскую бытийную и духовную реальность, если противоречили историческому и религиозному опыту народа, то Крылов не принимал их вообще – они с юности отравляли и уродовали духовный облик русских людей, получающих образование, подобно тому как откупщик из басни безнадёжно и навсегда испортил вином взятую взаймы бочку соседа:
…Ученьем вредным с юных дней
Нам стоит раз лишь напитаться,
А там во всех твоих поступках и делах,
Каков ни будь ты на словах,
А всё им будешь отзываться.
(Бочка)
И особенно вредными, гибельными, казались Крылову богоотрицающие философии французских материалистов: Вольтера, Дидро, Гельвеция… Они разрушали религиозное объединение народа – одно из самых действенных и стойких объединений на фоне всех многочисленных “разъединений” – социальных, профессиональных, этнических, территориальных и пр. — увы, необходимых в огромной, необъятной во всех смыслах России:
…Плоды неверия ужасны таковы;
И ведайте, народы, вы,
Что мнимых мудрецов кощунства толки смелы,
Что против божества вооружают вас,
Погибельный ваш приближают час…
(Безбожники)
Крылов внимательно изучил основные философские теории Нового времени, которые Европа экспортировала в Россию, и ещё более внимательно исследовал результаты их практического воплощения в истории европейских народов. Построить земной рай на земле, где все граждане, “равные по природе”, благоденствовали бы в союзе на основе “общественного договора”, не получалось. Вместо чаемого Эдема – пожар, кровь и хаос, которые породили чудовище — “антихриста” Наполеона. Реальные приметы Нового мира убеждали в том, что этот Новый мир, возникший в результате революционной ломки, строится “архитекторами и прорабами” лишь на мирских – утилитарных, но не на Божьих духовных основаниях. Князь мира сего – князь Нового мира.
Россия – страна Старого мира, сотворённого Богом. И путь России – иной. Путь естественной эволюции – природной и общественной. Эволюции при непременном условии сохранения незыблемым и неприкосновенным в русской душе образа Божия. И эту “старую” Божью Россию следовало предостеречь, зищитить от коварной, хищной и откровенной уже во всём агрессии новомировского воинства.
Крылов, человек великой трезвости ума и огромного таланта, глубоко знал свой народ, знал иные народы. Он знал и носил в себе самом достоинства могучего, богатырского русского характера. (Современники отмечали: “…богатырская была натура”). Но он также видел (и в себе тоже) – с поразительной жёсткой трезвостью – недостатки русского человека: его “моцартиановскую” беспечность, созерцательную лень, склонность к страстному природному и эстетическому “упоению”, порой наивную славянскую доверчивость и излишнюю распахнутость натуры. Всё это делало русского человека часто беззащитным перед змеиной мудростью и деятельным напором сокрушителей Старого мира.