А пока акты самоубийства приобретают все более протестный характер. Все чаще происходят публичные самосожжения, после которых остаются плакаты, тексты которых недвусмысленно восстают против нынешних российских порядков. И опять же вопрос: принимая мученическую смерть, к кому вы обращаетесь с протестом, к чьей совести взываете? К нелюдям вы взываете, у которых совесть и жалость давно атрофированы. Единственное чувство, на которое у этой человеческой мрази можно надавить — это чувство страха за собственную драгоценную шкуру, А самосожжениями их не проймешь!
В 1993 г. самоубийств — на 17% больше, чем годом ранее, а в 1994-м — на 23% больше, чем в предыдущем году. Но вот, достигнув своего пика в 1995 г., суицид как бы “стабилизировался”: кривая перестает расти и образует за 1995 — 1997 годы своеобразное плоское “плато” (из расчета на 100 000 цифры самоубийств за эти 3 года: 41,4 — 39,4 — 39,5 соответственно). Что это — положительная тенденция? Нет. Это описанный австрийским психиатром и психологом Виктором Эмилем Франклем “синдром концлагеря”, когда попадающие в него люди первое время бросаются на колючую проволоку, гибнут. А потом привыкают к неволе, “адаптируются”. Как пишет Марина Струкова:
В домах их — тоска покаянья,
Позор покоренной страны.
Берут у врагов подаянье,
А смелостью — оскорблены.
Воля к сопротивлению потеряна, повсюду обреченность, апатия, “скорбное бесчувствие”... В период алкогольной сверхсмертности 1992—1996 годов, в процессе “естественного отбора” вымерли те, кто был носителем генов алкогольной зависимости. Выживали устойчивые.
В прессе началось радостное оживление: смертность чуть-чуть сократилась (за счет “неестественных причин”), рождаемость чуть-чуть повысилась, здоровье населения чуть-чуть улучшилось. То ли еще будет...
А потом был август 98-го со всеми прелестями его. И был небольшой временной лаг после этого августа. А потом кривая самоубийств задралась вверх чуть ли не вертикально: если в “благополучный” преддефолтный 1997 г. уровень смертности составил 39,5 на 100 000, то в 1999-м эта цифра подскочила до 65,66 на 100 000, а общее число самоубийств составило 97 276 человек. Скачок чуть ли не в 2 раза! На этот раз сводили счеты с жизнью “новые русские” из лопнувших банков, “средний класс”, “продвинутые”, “крутые”. “Если сравнить пepвыe три меcяцa этого 1999-го года с тем же периодом прошлого, то можно констатировать: в Москве число суицидальных попыток возросло в 2,5 раза” (“АиФ”, № 20/99, с. 14). Но плохо пришлось всем. Просто “крутым” было высоко падать...
Всего за период с 1986-го по 1999 год включительно абсолютная ежегодная численность самоубийц в России возросла в 2,92 раза, а их удельный вес (на 100 000) — в 2,84.
Лишь 25% самоубийств совершено психически больными. 50% самоубийц относились к “размытой” группе пограничных нервно-психических расстройств, 25% были абсолютно психически здоровы. Мысль о самоубийстве — это нередко крайняя, парадоксальная реакция душевно здорового человека на невероятно трудную жизненную ситуацию. Такие состояния суицидологи называют “реакцией отрицательного баланса”, когда человек, взвесив все “за” и “против”, приходит к выводу, что единственный выход — уйти.
“Среди способов завершенных суицидов наиболее часто встречаются; самоповешение — 81,9%, отравление — 9,5, самострел — 2,9, падение с высоты — 1,9, утопление — 0,9%. Самыми частыми способами неудавшейся суицидальной попытки являются отравления — 72” (“Известия”, 28.7.2000). Все чаще встречается “экзотика”: самосожжения, харакири. Еще один способ изуверского самоубийства, когда смерть наступает в невыносимых муках, — отравление уксусной эссенцией. Если успеют спасти, то велика вероятность остаться инвалидом на всю жизнь.