Вполне естественно, что русские мигранты пополняют армию бомжей. Их тоже никто не считал, но, по приблизительным прикидкам, “социальное дно” России составляет более 10% ее населения. Это тоже группа риска и тоже — никакой статистики.
Группа риска, растущая в геометрической прогрессии, — наркоманы. И опять же вместо хотя бы приблизительных знаний — одни предположения об их нынешней численности. Согласно же предположениям, их уже 12 миллионов.
Группа риска — заключенные в течение первых трех месяцев и в последние месяцы перед освобождением. Они дают 60% всех самоубийств “на зоне” (“Социс”, № 5/99, с. 82).
Группа риска — ликвидаторы чернобыльской аварии. Ликвидаторы-туляки добровольно работали в самом опасном месте — под взбунтовавшимся реактором строили днище саркофага. Тогда им сулили золотые горы... Марш туляков-”чернобыльцев” на Москву... На Красной площади — милицейские кордоны... Правительственные награды брошены на мостовую. Решив идти до конца и поставить все точки над “i”, ликвидаторы в открытом письме Президенту потребовали от государства эвтаназию (уход из жизни при помощи врачей). Если у Минфина нет денег на ликвидаторов, пусть само государство руками Минздрава убьет ликвидаторов. Так будет честнее.
Статистика, цифры, коэффициенты... Бухгалтерия самоубийства русской нации. Добровольно на тот свет уходили по причинам не только материальным. Кончали с собой и люди неординарные, перед которыми не стоял вопрос о куске хлеба, но нестерпима была душевная рана, нанесенная гибелью Державы, которой они отдали свои жизни. Оказалось, напрасно...
Тимирян Зинатов оставил на стене Брестской крепости надпись “Погибаю, но не сдаюсь!” Тогда он выжил. Погиб в 1992-м. Под новый 1991 год он писал друзьям в Брест: “Некоторые дышло истории хотят повернуть по-своему. Это будет страшнее войны. Это будет смерть всем. Надо бороться, чтобы построенное не было глупцами разрушено...”
Осенью 1992 года 72-летний ветеран поехал из своего сибирского городка Усть-Кут через всю страну в город своей юности и ратной славы и там ночью пошел по шпалам навстречу бешено мчавшемуся поезду... После его гибели в гостинице, где он накануне остановился, была найдена записка: “Извините, что таким образом объявляю протест ельцинско-гайдаровскому правительству. Конечно, это не метод, но другого выбора у меня нет, чтобы бороться с теми, кто нас, ветеранов, поставил на колени. Но я хочу умереть стоя, чем жить на коленях с протянутой рукой...” (“Завтра”, № 22/96).
Не вынеся крушения своей Державы, добровольно ушла из жизни поэтесса Юлия Друнина. Вернувшись с войны, Друнина пришла в литературу со строками, сразу сделавшими ее знаменитой:
Я только раз видала рукопашный.
Раз наяву и тысячу во сне!
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
А последние строки ее последнего стихотворения звучали так:
...Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть.
Крупнейшие ученые-атомщики, академики Легасов и Нечай покончили жизни самоубийством. Вот что пишет о гибели Владимира Нечая один из немногих честных иностранных журналистов, живших в России, итальянец Джульетто Кьеза в своей книге “Прощай, Россия!”: “...Он покончил с собой пулей в висок в своем кабинете в Челябинске-70 в одно серое ноябрьское утро шестого года эры Ельцина.
Нечай был директором ядерного центра в Челябинске-70, бывшем секретном городе бывшего Советского Союза, где и сегодня — как бы это ни казалось абсурдным — действует полный цикл производства термоядерного оружия...
Он служил своей стране. Он был из тех, кто верит, кто не ворует, кто не думает только о своем кармане. Он ждал, что Москва выплатит его подчиненным долги, от которых зависело выживание целого города. 30 тысяч его жителей и тончайших и ужасающе опасных аппаратов, над которыми они работали. Он ждал поступления 58 миллионов долларов. Но взамен получил собственную зарплату за май: 250 000 рублей — неполные 50 долларов.
Владимир Нечай застрелился, и мы не знаем, был ли этот последний жест продиктован отчаянием или стыдом или, наоборот, гордостью или печалью. Он был ученым, на чьем потертом пиджаке, висящем теперь в единственном шкафу, какой есть в его доме, едва умещались самые почетные награды его страны. Если бы он немного подсуетился, то сумел бы эмигрировать и был бы принят с распростертыми объятиями — и с отличной зарплатой — в любом из сотни зарубежных исследовательских институтов”.
Джульетто Кьеза, этот итальянец, любящий Россию сильнее многих русских, сумел расслышать страшный подземный гул, не доходящий до сановных ушей “россиянской элиты”. Кьеза свидетельствует: на похоронах Нечая “один из присутствующих вполголоса проговорил после церемонии: “Другой на его месте выбрал бы другой способ...” ...Все поняли, какой “другой способ” имелся в виду. Боже мой! Неужели в Москве не отдают себе отчета, насколько опасно доводить до такого отчаяния людей, в чьих руках основная ответственность за ядерный арсенал страны? В России, однако, это возможно”.