Искренне Ваш
В. Василенко
30 марта 1984 г.
Дорогой Станислав Юрьевич!
Поздравляю Вас с днем ПОБЕДЫ и желаю счастья и еще новых прекрасных стихов. Поэзия — это единственно самое высокое из искусств, в нем ярче и полнее звучит голос сердца. Анна Ахматова писала: “Наше священное ремесло существует тысячи лет... С ним и без света миру светло...” Я уверен, что в этом истина. Мне поэзия, я это знаю, помогла жить тогда, когда смерть почти стояла у моего изголовья.
С искренним уважением
В. М. Василенко
6 мая 1984 г.
Дорогой Станислав Юрьевич!
Посылаю Вам мой перевод “Ворона”. Побудило меня заняться им то, что Э. По придавали больше в словах и выраженьях пышности, чем у него их было. Эд. По все же очень прост, но простота эта высоко изысканная. Бальмонт и Брюсов облачали “Ворона” в слишком роскошные одежды, так мне кажется. Над своим переводом я работал очень долго. Он был начат в 1950 в Абези на Воркуте (я там нашел несколько листков английского текста, вырванных из книжки, каким-то чудом попавших туда, и, уединившись, стал переводить).
Главное, еще что я хотел дать в моем переводе — это восстановить основную мужскую рифму, которая проходит через все стихотворение у Эд. По. Но Бальмонт и Брюсов отступали от этого, и когда текст подходил к появлению “Ворона”, рифма менялась. Это не хорошо. У По рифма проходит сквозь все строфы, как тонкая изящная колонна, и на ней, как я уже сказал выше, все держится.
Наконец “Невермор” Бальмонт один раз оставил, но ведь ворон англичанин, говорит по-аглицки и потому оставлять в русском с английского только одно слово английского неверно: вот если бы ворон говорил по-гречески с англичанином-поэтом, тогда дело другое.
Брюсовское (и у других) “Никогда”, иногда у него же “больше никогда”, точно по смыслу, но противоречит замыслу поэта. Во второй публикации “Ворона” Эдг. По писал, что хотел в “Невермор” (простите, что пишу по-русски, у меня в машинке только русский алфавит) передать хриплое карканье ворона. Невермор подходит.
В русском “Никогда” (хотя это по смыслу очень точно) этого хриплого карканья нет и в помине, и основная идея поэта ускользает. В этом звучанье, в его символике было то, что много после очаровало символистов, открывших Эдгара По. Помимо этого в “Невермор”, мне кажется, есть что-то от изящной и легкой конструкции, такой, как конструкция, скажем, решеток, вымпергов, “витражей” английской готической архитектуры. Эта “готичность” иногда (очень изящная) звучит в некоторых английских словах! Я не могу принять поэтому и перевода М. Донского. В его переводе, скажем, правда, — и это безусловно достоинство — есть единая рифма, но это “никогда”. И легкий Э. По очень звучит тяжеловесно: “Гость пожаловал сюда”... “о, Линор, моя звезда!” и пр. Неудачно у него и начало, очень важное в стихотворении: “Раз (?!) в тоскливый час полночный я искал основы прочной (?!). У Э. По ничего этого нет. Нехорошо: “Восседает Ворон черный (у Эдг. По нет нигде нет в целом указания на то, что Ворон черный, это ясно и так, и только в последней строфе он говорит о черных перьях, но это другое), давит будто глыба льда” (это все отсебятина).
Не могу принять и перевод Е. Бетаки (Избран. соч. Э. По в двух томах, 1973). Он переводит: “Грозно каркнул — не вернуть!”. Слово “Не вернуть” легковесно, незначительно, чересчур бытовое, а потому и “грозно” не помогает. Я долго искал и пришел к “Возврата нет!” Согласитесь ли Вы? В нем есть легкость готической конструкции “Невермор” и величественность. До меня кроме Бальмонта и Брюсова (их переводы, конечно, все-таки хороши) переводили многие. Оболенский в 1978 г. дал “Возврата нет!”, но я об этом узнал лишь недавно. Но остальное у него не хорошо. “Да, я один, ея уж нет, — всю ночь не сплю. Мерцает свет!” и т. д. У Мережковского очень приблизительно: “Тот, кто Ворона видал — не спасется никогда”. Вот это и побудило меня попробовать перевести “Ворона”, конечно, тоже несовершенно, но внести новое.
Искренне рад. Звоните мне. Я очень рад всегда Вашим звонкам. Поклон Вашей жене и Сереже. Ему большая благодарность за труд “извлечения” моих виршей из недр редакции.