Повторяю, иные могли видеть другое. Я не делаю из увиденного в те дни никаких заключений, хотя тогда, в пятнадцать лет, понял, что все у нас в стране держится на дисциплине. Через два дня в Москву вошли сибирские части, по улицам были расставлены солдаты в полушубках, валенках и с полуавтоматами. Я впервые тогда увидел эти полуавтоматические винтовки, к ним были примкнуты штыки в виде ножей. Появилась и милиция. Жизнь вошла в свою привычную колею. Мы вернулись на завод и стали точить те же корпуса мин, что кололи несколько дней тому назад. И вот что мне еще запомнилось: никаких разбирательств, допросов и арестов на заводе не последовало. Может быть, я просто не знаю о них, ибо через несколько дней был отправлен “на рытье окопов”, как это у нас называлось. На самом деле, мы рыли под Можайском противотанковые рвы.
Смена на заводе начиналась в восемь часов, а в девять нас неожиданно собрали в цеху и приказали к двенадцати явиться с теплой одеждой, сменой белья, ложкой-кружкой. Построили во дворе, распределили по ротам, назначили командиров и на трамваях повезли на Каланчевку. Там — на поезд и по Белорусской дороге повезли в сторону Можайска. К сожалению, я не записал и не запомнил название поселка, в котором мы остановились. Жителей из него эвакуировали, и, видимо, в одночасье, ибо в домах все оставалось на своих местах. В доме, в который я попал, наверное, жили испанцы, ибо в нем мы нашли книги на испанском языке. В буфете стояла дорогая посуда, на стенах висели картины, барельефы и красивые часы, в шкафах — костюмы и женские платья. Все это к концу нашего пребывания в доме было разграблено, увезено по домам. Наказаний за разграбление никто не ожидал, было не до того, шли очень тяжелые землекопные работы. Ходить на них приходилось сначала три, а потом пять километров. Нашему заводу определили участок и поставили задачу — вырыть противотанковый ров, чтоб стена его имела высоту в семь метров. Обращенная к врагу сторона его должна была быть отвесной, а противоположная — пологой. Упрется, мол, танк в это препятствие и дальше пройти не сможет.
Я был хлипким юношей. В дневнике я записывал: “Вставали в пять, пили кипяток и шли по глубокой грязи к месту работы. Брали лопаты и... до пяти вечера, до темноты. Первые дни было туго, все болело. Обратно еле шел. Какой-то дедушка даже сказал мне: “Эх ты, молодой, а ноги волочишь, как старик”. Иногда просто руки опускались, казалось, невозможно больше пошевелить рукой или ногой. Привели на такой участок, где ноги уходили по щиколотку в липкую красную глину. Как схватит — с трудом вытащишь. Но когда верхний слой разбросали, стали на твердую землю, так и забыл, как казалось все трудно и безнадежно”.
Человек все выдерживает и ко всему привыкает. Привыкли и мы орудовать лопатой от зари до зари. В ноябре темнеет рано, но, боясь бомбежек, света мы не зажигали. Брели в темноте, качаясь и спотыкаясь от усталости. С работы домой, из дома на работу. На обеденный перерыв полагался час. Гречневую баланду или суп из пшена съедали здесь же, на краю рва. В том году случилась ранняя и морозная зима, ноябрь стоял на редкость холодный, а наша одежда — стеганка да сапоги дырявые. Резиновые тогда редко встречались. Напяливали на себя все, что удавалось найти в пустых домах. Поверх набрасывали пустой мешок, он хоть как-то спасал от дождя. Холодно и оттого, что голодно. Но вот разрешили нам в свободное время (стало быть, ночью) копать картошку на полях. Ее уже схватил мороз, но ничего, ели мороженую.
Сырость, холод, голод, а больных что-то не припомню. Бежать отсюда можно только в тюрьму. Жаловаться некому и бессмысленно. Наоборот, пели, смеялись и заигрывали с девчатами. Даже начавшиеся бомбежки не смогли побороть в нас оптимизма. Первая бомбежка случилась как раз во время обеда. Налетели в первом часу немецкие корректировщики с двумя фюзеляжами — “рамы”. Три самолета. Они шли вдоль линии обороны, поливая из пулеметов и бросая мелкие осколочные бомбы. Мы готовились к налетам, давно уже вырыли узкие траншеи — щели. Проводились у нас и учебные тревоги, однако первая бомбежка застала нас врасплох. Убитых не было, но были раненые. На других участках потом были и убитые, на нашем же больше и раненых не было, научились быстро прятаться в щели.
В первых числах декабря нас вернули на завод. О том, что за эти работы полагалась медаль “За оборону Москвы”, никто из нас не знал. Я тоже ее не получил.