Самохвалов что-то еще хотел сказать, но здесь подошел связной и доложил, что меня вызывает комбат. Тогда я спросил Самохвалова: а кто сейчас комбат у нас? Его помощник стал комбатом, ответил он. И я пошел на вызов.
Пожар
Я получил задание отправиться с двумя танками в засаду — на фашистов,
которые вырвались из будапештского окружения.
Вот вдали уже показались первые домики возле шоссе. Правее дороги было открытое место, окруженное с трех сторон густым хвойным лесом. Из стоящего впереди лесного массива и ожидается появление большой группы фашистов. Мы еще не остановились, а я уже присмотрел удобную огневую позицию для танков — придорожное углубление, по правую сторону. И мы с ходу ее заняли. Внимательно осмотрев эту огневую позицию и ближайшие места, я остановился на ней, так как она была очень удобной. Она скрывала нижнюю часть танка, давала возможность лобовому пулемету вести огонь по противнику, а из пушки можно обстреливать вкруговую. Дал указание произвести маскировку танков. Сержанту говорю, чтобы подготовили по обе стороны боевых машин огневые позиции для автоматчиков. Взвод, хотя и не полный, был занят подготовкой к возможному бою. Уже заметно вечерело. Вдруг из второго от края дома повалил густой дым. “Пожар!” — ахнул я. В темное время мы будем освещены?! Нет, нужно что-то предпринимать. Даю командиру танка указание: он остается здесь за меня, все должны быть на своих местах, а мы с автоматчиками бежим к горящему дому, может быть, удастся потушить пожар, вбегаем во двор. Из окна валит дым с пламенем. Крикнул: ищите ведра и воду. Через несколько минут мне сообщают: лейтенант, ведра нашли, а воды нет. Напротив горевшей комнаты и ее окна был незапертый подвал. Говорю им: лезьте в него, может, в нем есть вода. Четверо почти побежали по цементным ступеням, а их было много, подвал был глубокий. Я стоял около раскрытых дверей и с нетерпением ждал известий о воде. Мне кричат из подвала: воды нет, есть вино. Спрашиваю у них: а много его? Много, целые чаны, слышу ответный голос снизу. Черпайте его и быстрей сюда, кричу. Встал поудобнее напротив окна, чтобы сподручнее принимать ведра с вином и плескать в окно. Смотрю: стекла от огня давно повысыпались и уже горит рама. Мне показалось, что-то долго нет моих ребят. Но вот подбегает автоматчик с ведрами, наполненными шипящим виноградным вином. Беру у него по одному ведру и со всей силой выливаю вино в ненасытную пылающую пасть. Потом автоматчики стали носить мне ведра так быстро, что я еле-еле успевал опорожнять их. Но никакого ослабления пожара я что-то не замечал. Пламя, наоборот, все увеличивалось. Выливая последние ведра, я уже пришел к убеждению, что этим вином при всем желании мы потушить этот пожар не сможем. И даю указание: прекратить тушение.
Когда мы шли обратно, я стал обдумывать увиденное, и у меня возникло подозрение, что это не случайное возгорание по неосторожности, а специально подожгли, обильно полив пол бензином. Подходим к танкам. Я посмотрел на догорающий дом, и тут меня осенило. Приехали мы к вечеру, уже начало смеркаться. Поставили танки у дороги, производим их маскировку, автоматчики окапываются. Из окружения вырвались фашисты, а им проходить неминуемо этот перекресток. Возможно, их лазутчик и поджег, чтобы осветить нас, а они ведь хорошо снабжены ручными средствами для борьбы с танками.
Пришлось нам искать другое место для засады.
* * *
“От армии в 48 000 у меня в эту минуту не остается и 3 000. Все бежит, и у меня нет больше власти над войском... В Берлине хорошо сделают, если подумают о своей безопасности. Жестокое несчастье, я его не переживу. Последствия битвы будут еще хуже самой битвы: у меня нет больше никаких средств, и, сказать правду, считаю все потерянным...” — писал Фридрих II своем другу детства после разгрома под Кунерсдорфом русскими и австрийскими войсками под командованием графа П. С. Салтыкова прусской армии...