Не могу принять и перевод Е. Бетаки (Избран. соч. Э. По в двух томах, 1973). Он переводит: “Грозно каркнул — не вернуть!”. Слово “Не вернуть” легковесно, незначительно, чересчур бытовое, а потому и “грозно” не помогает. Я долго искал и пришел к “Возврата нет!” Согласитесь ли Вы? В нем есть легкость готической конструкции “Невермор” и величественность. До меня кроме Бальмонта и Брюсова (их переводы, конечно, все-таки хороши) переводили многие. Оболенский в 1978 г. дал “Возврата нет!”, но я об этом узнал лишь недавно. Но остальное у него не хорошо. “Да, я один, ея уж нет, — всю ночь не сплю. Мерцает свет!” и т. д. У Мережковского очень приблизительно: “Тот, кто Ворона видал — не спасется никогда”. Вот это и побудило меня попробовать перевести “Ворона”, конечно, тоже несовершенно, но внести новое.
Искренне рад. Звоните мне. Я очень рад всегда Вашим звонкам. Поклон Вашей жене и Сереже. Ему большая благодарность за труд “извлечения” моих виршей из недр редакции.
В. Василенко
18 мая 1984 г.
Дорогой Станислав Юрьевич!
Скоро, видимо, Вы вернетесь. Я очень завидую Вам (самой хорошей и святой завистью), как много Вы, наверное, увидели? Впечатлений много у Вас, а значит, будут еще новые хорошие и необычные стихи. Природа, мир, люди — извечный материал для поэта.
Я же очень устал: много было работы в МГУ: защиты по дипломам, выступление оппонентом по одной диссертации. Стихов не писал, но вечерами перебирал стихи, которых нет у Вас в рукописи, и кое-что подобрал. Должен сразу же сказать, что это не означает, что их нужно добавить, я просто так решил послать несколько из них, думая, что, может быть, Вам они покажутся интересными. Буду рад, если найдете время и позвоните. Я вечерами, как правило, с очень редкими исключениями, дома. Мой поклон Вашей жене и сыну (я их знаю по голосам по телефону, голоса у них очень милые, хорошие, и мне было с ними приятно разговаривать). Прочел в “Лит. газете” статью о Солоухине, где (она написана к его 60-летию) А. Вознесен. дает ему “братскую руку” и говорит, что нужно поэтам жить в мире. А я и не знал, что они, т. е. я имею в виду “направления”, так уж были далеки друг от друга. Прочтите эту статью, Вам, наверное, она будет интересной.
С глубоким уважением
В. М. Василенко
Простите за несколько сумбурное письмо: очень неважно себя чувствую, видимо, дело в погоде, а к этому еще и + мой возраст.
Далее следовали стихи, не вошедшие ни в одну из книг В. М. Василенко и публикуемые впервые.
Ветер и поэт
... Чтоб я тебя да не знал!.. ты лишь сама тень...
Г. Сковорода
Помню. Давно это было.
Не сохранился тот дом.
Ветер подул, окно растворил он,
хлеб засорил табаком,
чарку с вином опрокинул.
“Что же ты здесь натворил?
Где отыскать мне причину?
Кто тебя в дом пригласил?
Тень ты всего лишь, а сразу
сколько наделал мне бед,
все не окинешь и глазом!” —
крикнул, разгневан, поэт.
“Я и добра же податель, —
ветер промолвил в ответ, —
тело имею, приятель,
тени без тела ведь нет.
Пусть я невидим, но сила
движет моим естеством,
смелость дала, окрылила,
вот и влетел я в твой дом!”
На древнегреческую глиняную статуэтку,
изображающую сфинкса
Сфинкс задумался, но о чем?
Неужели вновь вспомнил Эдипа?
Всех веков потерял он счет
и куда так странно глядит он?
Лик прекрасен, но лапы льва
и орлиные острые крылья,
а вокруг небес синева,
вот что древние сотворили!
На картину Д. Левицкого
“Ен. Хрущева и Е. Н. Хованская”
Приятна эта встреча,
легка, как менуэт.
Густеет сумрак. Вечер
струит закатный свет.
Насмешлива улыбка,
и как ответить ей?
Движения так гибки
и ясен взор очей.
Начало ли романа
или совсем не то?
И все же, как ни странно,
припомнился Ватто.
Спас преображения
Станиславу Юрьевичу Куняеву
Было тихим зари рожденье.
Шелест слышался птичьих крыл.
Ведь сегодня Преображенье, —
вспомнил я и окно раскрыл.
Пахло яблоком, свежим сеном,
и такая была благодать:
лес и луг показались вселенной,
и вдруг мне захотелось летать...
вместе с птицами в небе кротком,
вместе с пчелами, дух затая;
плыло облако, будто лодка,
и его сияли края.
Пахло яблоком, плыли тени,
утра был удивительный час.
В Праздник Светлого Преображенья
улыбался задумчиво Спас.
1984
Дорогой Станислав Юрьевич!
Был в изд-ве “Современник”, где меня встретили очень приветливо. Мой редактор — молодой Борис Николаевич Романов мне очень понравился. У него, оказывается, издан (составленный им) сборник “Русский сонет”. Я его читал, но тогда не знал, что это Романов, мой будущий редактор. Хорошо меня встретил Л. А. Фролов. Романов сказал, что изд-во дает мне 6 печ. л. В значительной мере всем этим я обязан Вам, Станислав Юрьевич! Я получил у Бориса Николаевича копию Вашего отзыва, прочел ее и не нахожу слов, чтобы выразить Вам мою благодарность и признательность. Такого роскошного отзыва я не ожидал. Я счастлив Вашим отношением к моей скромной музе; кроме всего — сам отзыв прекрасное литературное произведение. Буду хранить его как драгоценность. Я очень рад, что Вам понравились именно те стихи, которые я считал и считаю лучшими и среди них “...Часто молвила ты...” (оно написано скоро после смерти Шуроньки — жены моей).
Мне очень понравилась Ваша мысль назвать книгу “Птица Солнца” — от этого она вся засверкает (помните: у А. Белого “Золото в лазури!” Красиво). Очень надеюсь, что Вы напишете предисловие.
Остаюсь преданный Вам
В. М. Василенко.
P. S. Согласен с “неудачными”, Вами отмеченными вещами.
Мне очень понравился Ваш Сережа! Он замечательно умный и культурный молодой человек, очень тонко и по-своему чувствующий поэзию.
11 октября 1984 г.
В.КАЗАРИН • Классика и мы: диалог с Чеховым о гражданской войне (Наш современник N12 2001)
Владимир Казарин
КЛАССИКА И МЫ:
ДИАЛОГ С ЧЕХОВЫМ О ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ*
100 лет назад, в апреле 1900 года, Художественный общедоступный театр приехал из Москвы на гастроли в Севастополь и Ялту, чтобы показать больному А. П. Чехову среди прочих спектаклей его “Дядю Ваню”.
100 лет назад на крымской земле в присутствии драматурга впервые прозвучали со сцены исполненные тоски по будущему слова доктора Астрова, завершавшие его рассказ о смерти на операционном столе под хлороформом железнодорожного стрелочника: “Сел я, закрыл глаза — вот этак, и думаю: те, которые будут жить через сто-двести лет после нас и для которых мы теперь пробиваем дорогу, помянут ли нас добрым словом?” (с. 64)**.
За тех, кто будет перечитывать “Дядю Ваню” в 2100 году, мы, естественно, отвечать не можем. Но слова “сто <...> лет после нас” обращены прямо к нам, к каждому из нас — из года 2000-го. В результате — мы уже не просто читатели или зрители. Сам А. П. Чехов позвал нас даже не в собеседники, но в судьи. Oн числит нас носителями истины. Писатель думает, что уж мы-то — те, кто придет в этот мир через 100 лет после него и его героев, — будем знать правду.