Атаман поехал в Америку за регалиями, а мне бы увидеть в Новоминской угол, где стояла хата Ящика да расспросить дочь.
В журнале “Родная Кубань” печатаем его воспоминания. Выйдет этот номер, и ни одна казачья душа не позвонит. Вымерло родство.
Декабрь. “Почему мы боимся анализировать не только свое прошлое, но и решительно отстаивать святую правду о собственной истории?” — так говорил Кондратенко на сборе казаков. Николай Игнатьевич, что ж вы, полезший в русские идеологи, не удосужились прочитать хоть одно казачье воспоминание в журнале “Родная Кубань”, номера которого клали вам на стол? Голова кружится, когда подумаешь, что ваша команда была недовольна как раз воскрешением исторической правды, молчанием своим способствовала укреплению врагов, кричавших: “Зачем столько религии? Зачем нам история?” И вы ни разу не произнесли слова доброго в защиту ревнителей традиций. Читаю вашу речь с жуткой грустью: да как же это при таком горячем стороннике родной истории все средства и формы поддержки были пущены на самых конъюнктурных бездарных писак, приноровившихся к кормушке?
Главе Краснодарской краевой администрации
Н. И. Кондратенко
С начала этого года я хожу по богатым заведениям и униженно предъявляю листочек с просьбой дать мне 10 тысяч рублей на издание книги. Таких листочков разнес я много. Сложить все вместе — как раз хватит на книгу.
Увы! Год заканчивается, никто не дал ни рубля.
В этом же году Вы, Николай Игнатович, распорядились выделить 1 млн рублей на издание книг кубанских писателей. Сумма огромная, по недавнему курсу это 1 миллиард! Мне, члену Высшего творческого Совета СП России, не положено было знать о Вашем широком жесте в период бюджетной нищеты. В числе претендентов, удостоенных помощи, меня тоже не могло быть — я фактически выжит из местного СП после переворота в 1998 году. Между тем я в СП с 1966 года. Близкие Вам люди, составившие две плохие книги о Вас, распоряжались очередью на кормление. Меня глубоко возмущает беспардонное расходование государственных средств Вашими доверенными лицами на... пустые книги. Провозгласили на конференции верность народным традициям в культуре, объявили поход на бездуховность и... забыли. Ни одного листочка Ф. А. Щербины (150 лет), Я. Г. Кухаренко (200 лет), И. Д. Попко (180 лет) не появилось в печати. Какая безродность! И это русские люди, это кубанцы?
Теперь уже поздно говорить и о 2000-летии христианства! Ни одного альбома, ни одной книги в честь православия на Кубани. Безбожники захватили рычаги патриотизма в свои руки. Я Вам так верил, Николай Игнатович, так надеялся на воплощение Вашего русского чувства в благородное дело, что теперь пишу это письмо как человек, потерпевший в своих надеждах поражение.
10 мая. Звонили из станицы Кавказской, спрашивали, нет ли документов о Федоре Ивановиче, его книжек, писем, фотографий; настало, кажется, время воскрешения родства, убитого когда-то классовой борьбой, а может, это всего-навсего частный рабочий интерес. В станице Кавказской разве что сама земля может помнить Федора Елисеева. Написал Федор Иванович много, надеялся, наверное, что когда-нибудь прорвется на родине свобода и напечатают его горькие страницы, посочувствуют всем, кто не вернулся домой. Свобода пришла, да уже некому было сочувствовать; власть коммунистов упала, а сами они везде и всюду остались, писали к 80-й годовщине ухода белых с Кубани: “Деникин, Врангель, Шкуро ненавидели свой народ”, т. е. врали, как в 20-е годы. Надевшее в 1990 году черкески советское казачество как-то забыло, с чего началась трагедия, и не склонило головы в печали, не вспомнило имена самых знаменитых беженцев, на атаманских сбоpax своих с иезуитской практичностью провозглашало: “Нe будем делить казаков на белых и красных!” Красные позорно сдали советскую власть Ельцину, а белых постреляли еще до второй войны с Германией. “Плачь, Кубань”, — писал Федор Елисеев в “Последних днях”, которые мы печатаем в сокращении для тех, кто примет белых казаков в свою душу как родных.
Осенью подговоренная истеричная толпа писателей обращалась через газету “КИ” к уходившему “на льготу” Н. И. Кондратенко с непривычными для атеистов словами: “Во имя Отца и Сына и Святого духа, останьтесь, Николай Игнатович”. Призывали Триединого Бога помочь их земной корысти. Никого это кощунство не смутило.
2001
5 августа. И это пройдет, и это перельется в воспоминания, забудется. Лето Ольга с Илюшей и Ваней проводит в Пересыпи, а я в пустой квартире один. Просыпаюсь и чувствую тишину и пустоту комнат, никто не потревожит мои плывучие мысли, и целый день, если не идти в редакцию, я буду задумчиво одинок. Сварю кашки, почитаю любимого Константина Коровина, что-то попишу, пойду на базар, но и там сохраню свое настроение, в одних и тех же углах потолкаюсь, вдоль одних и тех же домов пройдусь, открою и снова попаду в тишину. Так жил мой тесть Борис Васильевич, когда все уезжали в Сочи. Все лето я уезжаю в Новосибирск и никак не уеду. Что еще? Что еще было сегодня и что зайдет за горизонт навсегда?
10 сентября. Четыре недели пробыл в Сибири. Еще одна сказка закончилась. А что это, как ни сказка, — мое путешествие на улицу Озерную к тому дому, который я покинул 45 лет назад и который узнать невозможно.
3 октября. В старости Плутарх писал о своем родном городе Херонее: “Я живу в маленьком городе и, чтобы он не сделался еще меньше, охотно в нем остаюсь”.
Так бы нам всем оставаться: в неприметных маленьких городках, в деревнях. А мы даже в старости любим шум и толкотню.
23 октября. Никто не заметил, что в Анапе состоялось важное событие! В кои-то веки вспомнили о матери Марии, знаменитой монахине, погибшей в 1945 году далеко от родины в Равенсбрюке. Она родом из Анапы, из семьи казачьей, знаменитой, Пиленко. Краснодарцев не пригласили. Между тем из Франции приезжали родственники Елизаветы Юрьевны (матери Марии). В средствах массовой информации царила великая тишина. Только в Анапе расспрашивали, печатали что-то. Поразительно? Да нет, мы уже привыкли к непочтению, к безразличию “разных общественных кругов”. История, как говорится, закончилась.
Этой же осенью исполнялось 90 лет памятнику запорожцам в Тамани. Не вспомнили, ни одного цветочка не положили к подножию, ни слова по радио, по телевидению, в газетах. Казаки переизбирали атамана, и на сборе тоже ни слова. Ни одной книжки не вышло, ни одного сборника о казачьем прошлом, ничего. И фотографией гордого запорожца не похвалились. На скромном банкете в честь 190-летия Кубанского казачьего хора Н. И. Кондратенко опять говорил о русских; говорил о том, что русские уже боятся или забывают признать достоинство свое, само существование и проч. Не понимаю, кто помешал превратить 110-летие со дня рождения анапчанки матери Марии в событие духовное и кто мешал сплотиться вокруг памятника запорожцам в Тамани.
Александр Сегень • "Началохудожник" Дионисий (Наш современник N12 2002)
Александр СЕГЕНЬ
“НАЧАЛОХУДОЖНИК”
ДИОНИСИЙ
(К 500-летию росписей Ферапонтова монастыря)
Великий век Ивана III. Век обретения независимости Руси от ордынского ига, когда после победы в Стоянии на Угре московский государь стал именоваться державным и самодержавным, то есть ни от кого не зависящим. Отсюда Русь становится Россией, выходящей на освоение огромных просторов востока, расширяющейся на запад, север и юг. Это век великих потрясений, жестоких столкновений разных религиозных, общественных, философских и культурологических идей.
В живописи это, бесспорно, был век Дионисия, одного из столпов русского изобразительного искусства. Человека, в чьем творчестве ярко выразилось его время — время становления нового Русского государства. Иконописца, который, в отличие от своих предшественников, был не монахом, а простым мирянином. Свято, почти по-монашески соблюдая все уставы Православной Церкви, он при этом был женат и имел детей, двое из которых стали его учениками и впоследствии тоже прославились как замечательные изографы.