Малин прервал свой восторженный доклад и как-то презрительно улыбнулся.
— А ты что, сомневаешься? — внимательно посмотрел на него Тыковлев.
— Да нет. Что есть, то есть, — помрачнел Малин. — Не надо только давать Михаилу Сергеевичу чрезмерно увлекаться собственными успехами. Не будем забывать, что у нас есть на этот счет определенный печальный опыт. Культ личности к добру не ведет. Сами знаете, что происходящее во время его зарубежных поездок резко отличается от того, что происходит, когда он ездит по Союзу. Судьба перестройки решается не в зарубежных путешествиях. Это все мы хорошо видим. Значит, не надо укреплять его в мысли, будто все хорошо, прекрасная маркиза, вокруг одни друзья и доброжелатели.
— Ну и черной краской не надо все мазать, — откликнулся Тыковлев. — Когда это было раньше, чтобы буржуазия объявила Генсека КПСС человеком года, лучшим немцем? Никогда наша политика не пользовалась за рубежом такой широкой и активной поддержкой. Чья это заслуга, как не Горбачева? Тебе тоже соображать надо! Ты ведь у нас за международную политику отвечаешь. Значит, это и твой успех. Радуйся, а не ворчи. За внутрисоюзные дела отвечают другие. Вот и пусть отвечают. Тоже мне, второй Генсек нашелся. Скромнее надо быть, товарищ Малин.
Тыковлев шутливо похлопал длинного Малина по спине. Глядя со стороны, могло показаться, что хлопает по заду.
— Ладно, пойдем еще поработаем. У меня, кстати, сегодня интересная встреча. С этой самой буржуазией, которая без ума от нынешнего Генерального секретаря ЦК КПСС.
* * *
Паттерсон в сопровождении Гундерсена вышел на морозный декабрьский воздух и зашагал вперед по тщательно разметенной асфальтовой дорожке между невысокими сугробами к железным воротам. Было тепло и тихо. Вокруг стоял молчаливый лес, сплошь из высоких мачтовых сосен. Впереди светилось окно караульного помещения, в котором скучал дежурный в синих погонах госбезопасности. На стенах его комнатки висели плакаты с портретами Тыковлева и его подробной биографией для изучения в свободное от службы время и укрепления убежденности личного состава в важности порученного ей объекта охраны.
Вообще-то охрана Тыковлеву после изгнания его со Старой площади и превращения в члены президентского совета не полагалась. Но дача, на которой он жил, вслед за ним перешла из ведения Управления делами ЦК в ведение Управления делами то ли Совмина, то ли президента. На деле ничего не изменилось. По-прежнему охрану и обслуживание обеспечивал КГБ, казна оплачивала расходы по проживанию и содержанию загородной резиденции высокопоставленного съемщика и его семейства. В подвале дачи, как положено, просторный бассейн, гимнастический зал. Бар, кинозал и большая столовая размещались на первом этаже. Второй этаж спальный. Вокруг участка в несколько лесных гектаров высокий забор. Подъезд к даче с шоссе отдельный, закрытый для непосвященных знаком “кирпич”. У “кирпича” поддежуривает милиционер. Случайных посетителей здесь быть не должно и не бывает. На “кирпич” вряд ли кто поедет. К забору подхода для посторонних тоже нет. Метров за пятьдесят стоят в лесу щитки с надписью: “Санитарная зона. Проезд закрыт”.
Тыковлев стоит в светлом проеме двери и с наслаждением вдыхает холодный ночной воздух. Вокруг лысины легкое облачко пара. Из комнат тянет запахом свежих шашлыков, которыми не так давно наслаждались хозяин и его гости. Настроение у всех приподнятое.
— Как дойдем до ворот, надо еще раз ему помахать рукой, — говорит вполголоса Гундерсен. — Он ждет...
— Обязательно помашем, — согласился Паттерсон. — Хороший был вечер. А машина-то за нами пришла? А то выйдем, ворота закроют. До шоссе тут километра два лесом. Темень и холод, да и кагэбэшники.
— Стоит шофер уже минут десять. Ждет нас, — успокаивает Гундерсен. — У меня сигнал на пейджере.
Машина действительно стояла сразу за железными воротами. Энергично помахав Тыковлеву и инстинктивно поулыбавшись в его сторону, хотя было ясно, что на таком расстоянии и в темноте он никаких улыбок видеть не мог, Паттерсон и Гундерсен с облегчением разместились на заднем сиденье широченного посольского “Крайслера”.
— Да, интересная была беседа, — как бы желая продолжить тему, протянул Гундерсен. — Судя по тому, что он говорит, этот заезд Горбачева в Европу надо считать одним из самых удачных и результативных. Доверие к нам нарастает, от прежней настороженности почти ничего не осталось. Все это материализуется в договоры и решения, о которых раньше и мечтать было трудно. Достаточно было Маргарет Тэтчер пообещать реформу НАТО и сказать, что СССР больше для нас не противник, как они согласились ликвидировать Варшавский договор. Правда, судя по всему, он сам распускать Договор не поедет. Трусоват. Ну и пусть министра иностранных дел вместо себя пошлет. Не все ли нам равно. Варшавского договора не будет, а НАТО, конечно, останется. А под Парижской хартией европейской безопасности он сам подписался. Просто невероятно! Воссоединение Германии одобрил, советские войска из Европы убирает и сокращает, тысячи танков, орудий, вертолетов ломает, не получая ничего взамен. В каждом договоре записывает, что будет насаждать демократию и права человека не по их социалистическому, а по нашему образцу. А не будет насаждать, мы эти договоры с ним выполнять не обязаны. Не будет нашу демократию и частную собственность внедрять, так мы ему никаких займов не дадим, опять “холодную войну” устроим. Второй “холодной войны” он наверняка уже не выдержит. Все развалил, позиции в Европе потерял, кормить народ нечем, армия деморализована, партия недееспособна. Союз того и гляди погрузится в пучину гражданской войны и начнет разваливаться.
— Бог на нашей стороне, — патетически воскликнул Паттерсон. — Мы верим в Бога и свободу. В этом наша сила. Кажется, мы побеждаем в “холодной войне”. Победа близка. И заметьте, мы не сделали ни одного выстрела! Именно так учили выигрывать войны великие полководцы Рима. Маневрировать войсками и ресурсами, использовать дипломатию, разведку, союзников так долго и целенаправленно, как это необходимо для того, чтобы измотать и деморализовать противника, привести его к выводу об исчерпании резервов и возможностей и необходимости сдаваться, пока не поздно. По сути дела, мы предложили ему почетную капитуляцию, и он наше предложение принимает. Еще несколько правильных шагов с нашей стороны — и коммунизм, Советский Союз рухнут, уйдут в прошлое. В мире останется одна-единственная сверхдержава. Это будем мы — Соединенные Штаты. Мир будет принадлежать нам. Безраздельно. Еще несколько шагов, и мировая история потечет по другому руслу. Если для этого ему надо дать нобелевскую премию мира, то, черт побери, мне не жалко. В конце концов, он ее заслужил хотя бы грандиозностью масштабов предательства, которое затеял.
— Ну, он-то сам, скорее всего, не очень понимает, куда идет дело, — возразил Гундерсен. — Он не очень умный, наивный и слабый человек, но с большим самомнением. Он вполне искренне думает, что ничего он не предает, а лишь улучшает, реформирует и что, в конце концов, все наладится само собой. Во всяком случае, пытается убедить в этом самого себя и других. Однажды оступившись, он неудержимо скользит вниз, но не имеет душевных сил признаться себе в этом. Случай достаточно типичный. Единожды предав, предашь и еще десятки раз.
— Может быть, он не представляет себе всех последствий, — усмехнулся Паттерсон. — Или сам себя обманывает, страшась расплаты. Но не в нем ведь уже дело. Он не один. Вокруг него вся советская элита. Она кипит, протестует, ссорится, но в своем большинстве следует за Горбачевым. Разве тот же Тыковлев не понимает, чем все это для них кончится? Конечно, понимает. А если так, то, значит, хочет такого конца. Для них уже нет хода назад. Рубикон перейден. Из этого пора и нам делать выводы. Настало время перестать ходить вокруг них на цыпочках. Надо быть яснее, определеннее и требовательнее. Железо надо ковать, пока горячо. Иначе могут опомниться. Пока не опомнились, надо выстраивать второй эшелон. Сахаров, Афанасьев, Попов и прочие. Если Горбачева попробуют вывести из игры, придется вводить в дело новые силы. Для этого нужен серьезный руководитель, сильный, властный, конкурент и враг Горбачева, лучше всего из крупных партработников. Они знают, как бороться за власть.