У трапа самолета томилась небольшая кучка гражданских и генералов с настороженными лицами. Шнырял глазами, переминаясь с ноги на ногу, министр иностранных дел Бессмертных, нервно оправлял мундир министр гражданской авиации Панюков, напряженно глядел перед собой круглолицый и лоснящийся жирком Володя Щербаков, видимо рассчитывавший, что теперь-то, наконец, может ему улыбнуться фортуна и станет он премьером вместо путчиста Павлова. Среди встречающих не было никого, кто мог бы сойти за людей значительных, играющих форвардов на бурном московском политическом стадионе. Так, кучка скромных просителей, одни из которых надеялись на прощение от разгневанного хозяина, другие — на то, что обломится им ненароком в этот смутный час какая-либо милость, а третьи решили просто побыть здесь. На всякий случай. Были и четвертые, чтобы присмотреть за остальными и тут же доложить. Каждый своему хозяину. Хозяева же утруждать себя встречей президента СССР явно не захотели.
Дверь самолета нерешительно отворилась, и на площадке трапа появился усатый Руцкой с автоматом наперевес. Вице-президент с автоматом — это уже было что-то необычное и неприличное. Зачем самому-то, если на то люди есть? Но то ли это было невдомек полковнику ВВС, внезапно вознесенному на вершины государственной власти, то ли солдатское рвение превозмогло робкие ростки только начинающего пробиваться в его простецком мозгу понимания своей новой роли. Грозно озираясь по сторонам, Руцкой сбежал с лестницы и остановился в ожидании появления главной фигуры театрального действа. Было ясно, что командовать этим действом собрался сам Руцкой и был готов решительно оттеснить в сторону любого другого претендента, для чего, видимо, и прихватил на всякий случай с собой автомат.
— Вот дурак усатый, — бросил в его сторону Тарабаршин. — Это он примером Ростроповича вдохновился. Тот в Белом доме сейчас сидит и с автоматом фотографируется. Боится, поди, этого автомата сам до смерти. Как бы куда не туда не нажать. Реклама! Старым делается, сил нет репетировать, играет все хуже. А тут как на счастье этот путч подвернулся. Теперь, гляди, еще лет десять продержится, и вместе с ним его Галина.
Тем временем в проеме двери появилась лысина Горбачева с известным всему миру черно-багровым родимым пятном. В его лицо немедленно впились не только десятки пар глаз на аэродроме. На президента смотрела в телевизоры вся страна. Он знал, разумеется, об этом. Несостоявшийся актер самодеятельности в прошлом опять старался сыграть на публику. Вернее, он знал, что надо играть, но вновь на беду свою не решил, какую же лучше роль. Пока он сходил по трапу в своем летнем светлом пиджачке без галстука и курортных помятых брюках, лицо его успело изобразить то печаль и задумчивость по поводу испытанных обид и окружающей его подлости, то гнев и решительность в сторону перепуганной группки царедворцев у трапа, то безадресную самодовольную улыбку.
Следом спустилась Раиса Максимовна. Ее актерская заготовка была совершенно однозначна. Усталое расстроенное лицо. На плечах не то плед, не то какое-то пончо. Одна рука придерживает маленькую внучку. Другая вроде бы не совсем в порядке.
— Говорят, у нее там после путча в Форосе инсульт случился, — уважительно зашептались зрители. — Смотри, как переживала за мужа, за семью! Ну, он теперь, конечно, со всеми рассчитается. Кто Раису тронул, тому несдобровать. Это у него не заржавеет. Он в свое время и Ельцина из ЦК из-за нее выгнал, чтобы глупостей больше не болтал.
На остальную публику, следовавшую за Раисой Максимовной, никто уже особого внимания не обращал. На кого там смотреть? Вон дочка, вон охранники, вон усатый седой Черняев. Ну и хрен с ними. Что Мишка-то будет делать?
Что он делал, было не совсем ясно. Казалось, что-то говорил встречавшим, но делал это отрывисто и с начальственным небрежением. Потом вовсе отворотился. Стремительно подъехали машины. Тяжелый президентский “ЗИЛ”. Черные “Волги”. Начал жестикулировать Руцкой. Похоже, убеждал в чем-то Михаила Сергеевича. Машины пока стояли с распахнутыми дверцами. Тот колебался, а затем, отвернувшись от президентского “ЗИЛа”, решительно плюхнулся в черную “Волгу”. За ним в машину полезла Раиса.
— Ну, все ясно, — с горечью констатировал Тарабаршин. — В РСФСРовскую машину сел под охрану ельцинят. Вот так-то, Андрей. Считай, он сейчас всех своих сдал. И Союз, и КПСС, и прежних дружков, и тебя, дурака, и меня тоже. Всех, кто на него в эти годы работал, в него и в его перестройку поверил, кто его выкормил, выучил, к власти привел. От всех и от всего отрекся. Ну, теперь, правда, и от него все отрекутся. И свои, и чужие. Единожды предав...
— Да кто же поверит, — закончил фразу Андрей.
— Никто не поверит, — вздохнул Тарабаршин. — Никто: ни Ельцин, ни свои. Только он сам этого еще не понимает. Будет пытаться играть в политику на посмешище ельцинят и на наш позор. Попомни слово.
Тарабаршин решительно повернулся и зашагал во тьму.
— Здоров ты других осуждать, — прошептал вслед ему Андрей. — А где вы все пару дней назад были: и твой КГБ, и непобедимая и легендарная. Кормили вас, кормили, славили-славили, надеялись на вас... А вы? Со шпаной у Белого дома разделаться побоялись. Аники-воины! Горбачев страну бросил? Иуда? Да, но он ли один? Не настает ли на Руси черное время иуд и всеобщего отступничества? Апостолы предали Мастера, а наш Мастер предал и народ, и веру, и учеников. Да, матушка Россия, слагаешь ты на глазах сюжеты почище библейских. В Библии, пожалуй, такого нету. И у Шекспира тоже. У нас есть своя российская Библия. Салтыков-Щедрин. История города Глупова.
* * *
Тыковлев сидел на диване перед экраном телевизора и внимательно следил за происходящим. Про себя он давно решил, что правильно сделал, не поехав встречать Горбачева. Стоял бы сейчас в этой кучке у трапа как оплеванный. Весь Союз бы видел, как поворотился задом к ним Горбачев и укатил на демократической “Волге” под охраной ельцинских автоматчиков с аэродрома. Надо через часок ему домой позвонить, поздравить с разгромом путча, поинтересоваться здоровьем, планами на ближайшие дни. Поди, отправится героев Белого дома хоронить, потом на Верховный Совет.
— Ну и что дальше? — спросил Тыковлев у Паттерсона, примостившегося рядом на стуле с чашкой чая в руках. — Как вы думаете?
— Будет рассказывать об ужасах заточения на даче в Форосе, — усмехнулся американец. — Это для него сейчас самое главное. Разговоров-то по Москве много разных. Сами знаете. Многие уверены, что он это сам все подстроил, а как началось, струсил и решил отсидеться. Чья возьмет, на ту сторону он и переметнется.
— Ну, сложением трогательных историй ему не стоит увлекаться, — изобразил мудрость на лице Тыковлев. — Это уже пройденный этап. Перестараешься, так еще и не поверят. Что дальше делать? Вот ведь в чем вопрос, Джон. Я с ним завтра наверняка увижусь. Спрашивать будет.
— Продолжать начатое дело, — улыбнулся Паттерсон. — Все складывается как нельзя лучше. ГКЧП разгромлен. Его руководителей наверняка отправят в тюрьму. Демократическое движение получило мощный импульс для своего дальнейшего развития. На улицах горят советские танки. Их забрасывают бутылками с горючей смесью под аплодисменты народа. Под а-пло-дис-менты, — повторил врастяжку американец. — Вы себе могли такое когда-либо представить, Тыковлев? Я не мог. Это как волшебный сон. Перестройка успешно завершается. Еще месяц-другой...
— И что же через месяц-другой? — настороженно вопросил Тыковлев.
— Полная ясность! — воскликнул, потирая руки, Паттерсон.
— А в чем будет роль Горбачева? — опять спросил, вперив глаза в американца, Тыковлев. — Говорите, говорите, не стесняйтесь!
— В том, чтобы не мешать, — отрезал тот. — Не будет мешать, войдет в историю как человек, переменивший судьбу своего народа. Герой двадцатого века.
— Что значит не мешать? — обиделся Тыковлев. — Мы что же, в отставку должны уйти? Или как?
— Нет, зачем же сразу в отставку, — участливо улыбнулся Паттерсон. — Михаил Сергеевич очень будет нужен именно сейчас, на заключительном и решающем этапе перестройки. Он законный президент СССР, в его руках юридически остается вся полнота власти. Ельцину и его группе без помощи Горбачева будет очень трудно. Только одобрение Горбачева может придавать законность их действиям. Кроме того, очевидно, что Советский Союз нуждается в глубоком реформировании как государство. Переделать его ни Ельцин, ни другие главы союзных республик сами не могут. Полномочий на то нет, то и дело ссорятся и дерутся друг с другом. А против них такая махина, как КПСС, союзные министерства, союзный КГБ, союзная армия, прокуратура. Сломать эти структуры вопреки Горбачеву нельзя, в союзе с ним — можно и нужно. Так что работы впереди много, Александр Яковлевич. Вы-то как себя в этой обстановке видите?