Пелагея Харлампиевна вспоминает некоторые любопытные эпизоды из жизни своего отца, которые также нашли место на страницах романа, прямо перекликающиеся с рассказом о нем Шолохова: “Приезжая домой, отец обычно не въезжал через калитку,— вспоминает она,— а перемахивал ее. Как обычно, садясь за стол, отец, меня и брата сажал на колени, ласкал, давал подарки”.
К. Прийма в 1955 году застал в живых казака хутора Базковского Якова Фотиевича Лосева, который, будучи участником гражданской войны на Дону — со стороны красных, а не белых, лично знал Харлампия Ермакова. К. Прийма рассказал о встрече с Яковом Фотиевичем Лосевым в очерке “Вешенские встречи” в журнале “Подъем” в 1962 г. (№ 5), включив потом этот очерк в свою книгу “С веком наравне”.
“— Видишь, тут и жил Ермаков Харлампий Васильевич, послуживший, по словам самого Шолохова, предтечей Гришки Мелехова, — рассказывал К. Прийме Я. Ф. Лосев.
Вот его курень... Харлампиев дед привел себе жену из туретчины, которая родила ему сына Василия-турка... У Василия-турка детей была — куча. И Харлашу трех лет отдал отец на воспитание своей родне, к нам, в Базки, бездетному казаку Солдатову. Вот его баз и курень над Доном. Наш Харлампий, черный, горбоносый, красивый и взбалмошный, ушел с Базков на царскую службу. На германском фронте заслужил четыре креста Георгия, стал хорунжим. В революцию примкнул в Каменской к Подтелкову. Мы избрали его в Базках в ревком. Был он, Ермаков, рядом с Подтелковым, когда тот зарубил есаула-палача Чернецова. А позже Харлампий примкнул к белым. И был свидетелем казни отряда Подтелкова в Пономареве, но из своей сотни не дал ни одного казака в палачи, всех увел обратно в Базки. А позже, уже в Вешенском восстании 1919 года, командовал полком, а затем и конной дивизией. Вскоре у него тут, в Базках, умерла жена. Он приголубил себе сестру милосердия и отступил с нею на Кубань. В Новороссийске сдался красным, наверное, скрыл свои грехи по восстанию. На польском фронте в Первой конной командовал эскадроном, затем — полком. После разгрома Врангеля Буденный назначил Ермакова начальником кавшколы в Майкопе. Вот она, какая планида ему вышла...
На польском фронте он здорово отличился у Буденного, был начальником кавшколы в городе Майкопе. После демобилизации Ермаков вернулся в Базки, недолгое время был председателем комитета взаимопомощи. Затем вдовы и партизаны потребовали у Харлампия ответа за его черные дела в дни Вешенского восстания. В 1927 году Ермаков был изъят органами ГПУ и, кажется, сослан на Соловки или даже расстрелян. Такова биография Ермакова, таковы действительные факты его жизни...
— Да, судьба его трагична, — сказал я. — Но я думаю, и в Ермакове было что-то стоящее, что и привлекло к нему внимание Шолохова...
— Стоящее? — переспросил Лосев. — Наверное, было.... Ведь он знал все о Вешенском восстании, хорошо знал Кудинова — командующего мятежом, и знал об этом все досконально! Все-таки был комдив-1. Стоящее, видать, было... Я все говорю к тому, чтобы приоткрыть самое главное: “Тихий Дон” мог быть написан и был написан только в Вешках! Всмотрись и вдумайся, как глубоко он врос в землю вешенскую — в наши Базки и в хутор Плешаков, где жил и работал отец Михаила Александровича, где ставил на ноги Советскую власть коммунист, машинист мельницы Иван Сердинов — Шолохов в своем романе назвал его Котляровым... И в Усть-Хоперскую, из которой вышел батареец, беспартийный большевик Федор Подтелков и генерал-атаман Каледин; и в Боковскую, давшую нам романтика Михаила Кривошлыкова; и в Каргинскую, которая столь же ярко запечатлена в романе и где, кстати сказать, отрок Шолохов, по заверению старожилов, из уст самого Харлампия Ермакова услыхал весть о трагической гибели подтелковцев. Врос “Тихий Дон” и в самые Вешки, как окружную станицу, и как центр мятежа казаков в начале января 1919 года против генерала Краснова, и как центр мятежа этих же казаков против расказачивания Дона троцкистами в марте 1919 года, мятежа, который затем превратился в контрреволюционный... Чтобы написать “Тихий Дон”, все это надо было знать из жизни, изучить по документам, досконально выверить, перелопатить горы материалов в архивах, выслушать сотни, а может, и тысячи! — человеческих исповедей, вдохнуть их в человеческие образы, каждый из коих стал самобытен, неповторим и незабываем. Чтобы все это сделать, — заключил старик Лосев, — надо было также родиться на вешенской земле и к тому же родиться Шолоховым!”