* * *
Социология, классовость, приоритет материального над духовным — все это на лекциях и семинарах преподносилось не как предмет для раздумья, самостоятельного осмысления, а именно вдалбливалось в студенческое сознание, давая иногда фантастические результаты. Мой друг Сергей Морозов, с детства глубоко религиозный, признавался мне, уже спустя много лет после окончания университета, что после лекций по диамату он начал думать, что Бога породила материя. Я тогда был неверующим, даже в родных мещерских местах меня считали атеистом. Каким-то образом сделались для моих земляков известными мои споры с бухгалтером ФЗУ (фабрично-заводского училища) при местной ватной фабрике Федулом Ивановичем, с которым я познакомился перед поступлением в университет. Высокий, с медлительной походкой, с палкой в руке, он напоминал мне дореволюционных купцов, как их могло представить мое воображение. Позднее, уже после его смерти, я узнал, что он был толстовцем, но я тогда видел в нем “обычного” верующего и горячо спорил с ним. С ласковой, чуть с хитринкой улыбкой он молча выслушивал меня и отвечал мне обычно цитатами из Евангелия; особенно запомнилось: “Иго мое благо, бремя мое легко”. Споры со стариком тогда не коснулись души моей, духа моего. Перед отъездом в Москву я немного поработал военруком ФЗУ. Провожая меня, главбух выписал мне какую-то материю, бумагу и на прощание обнял с дрогнувшим от волнения лицом.
И вот, неверующий, я, студент МГУ, вместе со своим другом Сергеем Морозовым иногда заходил в храм Воскресения около метро в Сокольниках, прежде чем на трамвае добраться до своей Стромынки. Однажды я увидел здесь молящейся знакомую студентку, что удивило меня, и на другой день в перерыве между лекциями я сказал ей, где видел ее. Она перепугалась, просила меня никому не говорить. И я уже не так одинаково стал смотреть на своих однокурсников.
* * *
Я говорю о временном затмении в религиозном сознании своего друга, с детства верующего, а что было со мной — уже после духовного переворота во мне (конец 1962 года), когда благодать коснулась души моей и я должен был бы понимать то, что внятно любому православному? Сергей Морозов рассказал мне однажды, как, приехав в Москву, он от меня отправился в Троице-Сергиеву лавру приложиться к мощам преподобного Сергия и как я скептически говорил ему о мощах. “Сережа, неужели это было?” “Да, было!” — строго сказал он, и я ему поверил.
Сергей Морозов был героическим солдатом Великой Отечественной войны, награжденным еще в начале ее редким тогда орденом Боевого Красного Знамени (за мужество в боях под Москвой осенью 1941 года). Еще будучи студентом МГУ, он уже знал, что будет преподавать русский язык, а не литературу, где не обойтись без идеологии, без того же атеизма. И чудо было в том, что, преподавая русский язык, он не скрывал своих религиозных убеждений ни перед преподавателями, ни перед студентами. Из его скупых признаний я представлял себе, как кто-то из студентов поздравлял его с Пасхой (да еще и неизвестно, что за студент), а он, стоя на кафедре, торжественным, праздничным голосом отвечал: “Поздравляю и вас с величайшим христианским праздником — Воскресением Христовым!” За такое открытое исповедание своей веры он и расплачивался кочевой жизнью своей, отовсюду его в конце концов изгоняли — по наговору коллег-преподавателей. После МГУ он сначала работал на Дальнем Востоке — преподавал в пединституте в Благовещенске (ставшем ему ненавистным оттого, что в этом городе не было ни одного храма). Выгнанный по доносу, он пробыл недолгое время в Горьком, потом преподавал в пединституте в Балашове Саратовской области. После изгнания и оттуда по все той же причине наш университетский товарищ Андрей Сутягин, работавший помощником министра высшего образования Столетова, помог ему в конце 60-х годов устроиться преподавателем в Саранский университет, где он и работал вплоть до 2000 года (когда почти 80-летним ушел на пенсию). И там, в Саранском университете, знали о его религиозности, но уважали как отличного преподавателя и человека, верного своим убеждениям. Были стычки с ректором, который не мог по своему служебному положению поощрять “чуждое влияние” преподавателя на студентов, но и не решался уволить его. Сергей Иванович рассказал мне, какое сражение произошло между ним и ректором и как в конце концов ректор признался, что уважает его. Кстати, сошли Сергею с рук и его выступления в Саранском университете в мою защиту от автора статьи “Против антиисторизма” А. Яковлева в конце 1972 года.