Не люблю отрицательных ролей. Таких ролей у меня немного, однако они есть. Мне хочется нести людям с экрана и со сцены светлое и чистое. В фильме “Нелюдь” я сыграл детоубийцу. И до сих пор я не могу отмыться от этого моего героя. Мне один молодой остроумный журналист в “Акулах пера” сказал:
– Как же совместить ваши нравственные принципы с тем, что вы делаете в этом фильме?
Там у меня два эпизода, но очень страшные. Когда я посмотрел материал – ужаснулся. Грешен, грешен… Но брось в меня камень всяк безгрешный. Я очень переживал. В церковь ходил. Потом пришел к такому выводу. Самое главное – мое отношение к такому персонажу. Я не хочу себя оправдывать – очень тяжело идти против своего естества. Но я же – актер.
Отрицательная энергетика имеет свои особенности, свою природу и следствия. Во многих произведениях подобные образы глубоки и по сути человечны. Только я не очень люблю и даже боюсь этого крена.
Иногда, впрочем, все равно мучает вопрос: правильно ли я выбрал профессию? Особенно в те моменты, когда волей-неволей приходится сталкиваться не с лучшей драматургией. Тогда начинаешь искать обходные пути, чтобы создать характер, как-то его дотянуть. А это занятие далеко не всегда оказывается по силам.
Жалко еще, что в кинематографе времени на репетиции страшно мало бывает. То, на что в театре отпущен месяц, а то и два, в кино делается за несколько дней. А ответственность куда больше. Ведь выходишь на миллионы зрителей. И поправить ничего нельзя будет. Сценический образ можно каждый раз оттачивать заново, совершенствовать, находить новое – и отвергать то, что считаешь нужным. А экранный образ, созданный тобой, он застыл раз и навсегда. Потому, наверно, фильмы со своим участием я смотреть избегаю. Раздражаюсь всякий раз страшно: это бы переиграл – а тут явно не дотянул…
Редко что могу смотреть, не дергаясь. Но и тут бывает временами так: воспринимаешь свою работу, будто собственные старые фотографии проглядываешь, и только. Скажем, из пятидесяти картин я мог бы назвать только пять-шесть, от которых получил удовлетворение, где произошло органическое сочетание сценария, режиссуры, актерской работы. Для меня это “Приезжая”, “Любовь и голуби”, “Змеелов”, “Мужики!”, “Белый снег России”, “Очарованный странник”, “Бешеные деньги” Евгения Матвеева. В театре такое совпадение бывает значительно чаще. Может быть, за счет классической основы.
Не дает кинематограф возможности отшлифовывать все, как это тебе надо. Другое дело, что не все из предлагаемого стоит так старательно репетировать – материал материалу рознь. Но с Чеховым, Толстым, Достоевским – с этими писателями так, наскоро, нельзя. В русских классиках есть то, что важно для меня и что мы постепенно теряем в жизни: вера в красоту, в доброту, в живую человеческую душу… Но смотреть на себя так, что вот тебе, актеру, предстоит осчастливить публику исполнением хорошей классической роли, осчастливить своим старанием и мастерством того же Толстого, Чехова, вряд ли правильно.
Большие роли – они ведь иногда сами незримо формируют актера. То есть осчастливливают его же самого. Не только ты – несешь, но в тебя также высокое привносится. Со стороны пьесы, со стороны зрителей, которых волнует это. Нельзя актеру смотреть на себя как на донора. Здесь – круговое перетекание высоких энергий.
Вот у режиссера Самсона Самсонова я снялся в кино по рассказу Л. Тол-стого “Любовь”. Вместе с замечательными партнерами – Вячеславом Тихоновым и Станиславом Говорухиным, с Аней Тихоновой. Разве эта работа прошла для меня как для человека и художника бесследно? Нет. Невидимое взаимное обогащение душ при этом происходит. Миры Толстого, Достоевского, Чехова многое дают мне. Все это откладывается в душе. Происходит процесс, объяснить который более точно я не могу, да и не надо, наверно.
Искусство – это таинство, потому всех глубин его нам все же не постичь. Театр – храм. Да, вроде бы не богоугодное заведение, но очень важно, с чем ты туда идешь. Что ты несешь людям. Какой Храм в тебе самом. Какой крест на тебе.