За все добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью…
Вот как душа с душой у этого художника, у русского поэта Рубцова, говорит. Вот как душа с душой соприкасаются. И соприкосновением душ они, души, очищаются. В нищете, в неприкаянности, в сиротстве судеб – омываются души высокой любовью. Бессмертно то произведение, которое несет людям любовь.
Пройдут годы. Множество новых мод набежит и схлынет. И опять потянет за собою смена мод какие-то странные вещи: “полусюры”, полу-парадоксальности… И все опять видоизменится десятки раз. А вот это – то, что чувством Родины исполнено, вечно!..
Сострадание родной земле объединяет, на мой взгляд, всех действительно талантливых поэтов и писателей. И вот странно: чем больше исходят они из каких-то подробностей своих биографий, из конкретных, не придуманных, не заемных деталей, даже – из географического положения, тем ближе они всем нам. И по-настоящему народных актеров объединяет это же чувство Родины в самих себе… Я часто думаю: ведь что-то же объединяет всех этих сыгранных мною русских мужиков вместе – и меня с ними? А во мне – Достоевского, Распутина, Шукшина объединяет. Наша профессия прекрасна, если отдаешься ей целиком, без остатка…
Но актерская профессия и коварна. В ней очень легко переоценить себя, не соразмерить собственные силы, поверить в первый легкий успех в большей степени, чем это нужно. И тогда дело жестоко мстит актеру за себя. Это нужно понимать с самого начала пути любому художнику, любому человеку профессионального творчества… Да, актерская профессия лечит людей, влюбленных в нее. Но влюбленность эта должна знать меру – она не должна достигать патологических степеней влюбленности и тем более само- влюбленности. Тут профессия начинает мстить актеру. Сцена – великое испытание для человека. Это почище рентгена. Выходит человек на подмостки, и сразу видно, каков он. Каково его мировоззрение. Актер на сцене раздет догола в духовном смысле.
Но бывает на этом пути и так, что делаешь все, от тебя зависящее, и даже сверх того, делаешь правильно – а результат нужный в полной мере не получается. Иванов – герой рассказа “Возвращение”, по которому поставлен фильм, – должен будто заново родиться и заново понять себя, свою семью, своих детей. Заново понять мир, чтобы начать новую жизнь. Я бы сказал, что некоторые его чувства заморожены войной. Ему трудно оттаять. Слишком многое для этого надо переосмыслить, а кое-что – и простить.
Начинается все с вокзала маленького европейского города – капитан едет домой. Он – жив, здоров, тяжелые бои и медсанбат – позади, в воспоминаниях. Опасность для жизни наконец отсутствует. Это непривычно моему герою – это такая форма существования, к которой он должен привыкать заново. Но капитан еще не знает, как резко он столкнется с бытом, искореженным войной.
Дома неузнаваемо повзрослели дети. Они – другие, не те, что жили в его воспоминаниях и представлении. Экономно готовит обед шестилетняя дочь. Собранно, по-мужски ведет хозяйство двенадцатилетний сын. Иванов видит совсем не детское детство. Его дети – это люди, уже пережившие свою смерть. Маленькие люди, которые неоднократно умирали здесь, в тылу, от страха за него, от страха за близких. И жена, измученная бесконечностью ожидания, изменила ему – она устала вместе с детьми противостоять жизни, она изнемогла.
Сгоряча капитан бежит от семьи после этого признания жены. Он едет в другой город подавленный, оскорбленный случившимся. И только в поезде начинает понимать, что поднимать семью, смятую войной и полуразрушенную, предстоит только ему.
Режиссер и художник великолепно воссоздали атмосферу тех лет – как в незначительных деталях, так и в масштабных, крупных вещах. Даже выстроен был целиком вокзал, соответствующий тому времени. И там шли съемки. Прекрасно играли непрофессиональные актеры. Юный Вася Кривун и Женя Булакова. У меня была замечательная партнерша – актриса Ирина Купченко, которая внесла много своего, личностного в образ… И все-таки я не могу считать эту картину большой творческой удачей. Хотя, казалось бы, все слагаемые успеха были налицо.
Мне кажется, беда в том, что в кино не найден пока поэтический эквивалент прозрачно-чистой, угловатой прозе Платонова. Совершенно необычная проза требует совершенно необычного кинематографического воплощения. А его еще надо искать – создавать новый кинематографический язык, созвучный художественным мирам Платонова.
Ко многим своим работам у меня непростое отношение. И заниженная самооценка труда меня часто отрезвляет – как в жизни, так и в искусстве.