Недаром солнце садилось в тучу. Утром пасмурно, ветер. Серенький денек. Это я еще в каюте заметил через круглое оконце-иллюминатор и потому поднялся с постели не вдруг, полеживал да потягивался. Но когда, отзавтракав, все же добрался до своего убежища на носу передней баржи, сел и забыл, что нынче непогода.
Темную донскую воду шершавит ветер, но оттого еще белее, просто светят белью песчаный берег, песчаные косы, отмели. Береговая зелень сочней, чем в день солнечный. День ненастный, но трясогузки наведываются: прилетят, сядут за борт, посвистывают, глядят с любопытством. Иволга подает голос с высоких тополей. Длинноносые кулички суетятся на берегу. Чернокрылый коршун кружит высоко. Мальчишка-рыбак под обрывом сидит нахохленный, с удочками. Охота пуще неволи, тем более — утренний клев, и тем более — детство. Все наши ребятишки отчаянные рыбаки. В своем детстве далеком тоже, помню, рыбачил. Вся округа — наша, далекая и близкая: Дон, притоки, озера. С весны и до ледостава. И нынешние ребятишки такие же. Наш Петя рос, поспать любил, не добудишься: “Ну еще чуть-чуть... Еще чуть-чуть...” Но если на рыбалку идти, то безо всяких будильников проснется до света, спешит, торопит. Потом на берегу сидим-сидим, мне уж надоест. А его — не оттянешь. Плюну, уйду домой. Он придет, захлебывается: “Такой клюнул... И такой...” Все же счастливое детство возле воды. На донских берегах — тем более.
Каждый город — свой норов, как говорится. Идем не городом, не сушей, а донской водой. Гляжу, проплывая, на здешних братьев своих — рыбарей и понимаю, как далеко от родных краев мы ушли.
Вижу, в воде возле берега стоят плетни — загородки из лозы; невеликие, метр ли, полтора. Возле них — учаленные лодки с рыбаками.
Как у нас говорится, “кидал, кидал умом... нет, не накину” — не пойму, значит. Пошел ума занимать у команды буксира. Оказалось, все просто. Дон узкий, течение сильное. Поэтому каждый рыбак ставит свой невеликий плетень-стенку до самого дна, вбивая крепкие колья. Получается от течения защита. Это место прикармливают: пареным ли зерном, кашею, жмыхом — кто чем. И рыбачат. Вот и вся отгадка. Свой норов, свои повадки в каждом краю. А река одна — Дон.
Выросли на воде, жили, живем. Кормимся порой от воды, тоже немаловажно. В годы худые, голодные многим Дон помогал выжить. Многодетную семью Конкиных спасла лишь вода. Помню их двор: кишела в нем детвора. И все рыжие, конопатые — словом, Конкины. Как сыпанут из дома, на улице — светло. Власти Конкиным помогли: дали разрешение на ловлю рыбы в Дону. Выжили Конкины. Но такое разрешение было редкостью. Приходилось ловить потаясь, ночами или подальше от глаз людских, а главное — рыбинспекторских, от Савгиры. Но Савгира зорко следил и ловил нарушителей ночью и днем, в любую непогоду. Злой Савгира — инспектор рыбоохраны. Он поймает — сразу под суд. В детстве, в глаза его не видя, мы, мальчишки, представляли Савгиру каким-то Кащеем, Змеем Горынычем, под стать своей страшной фамилии. “Вот Савгира узнает... Вот Савгира поймает...” Савгира да Савгира. В люльке детей им пугали. В годы взрослые я увидел его, удивился: маленький, сухой старичок. Вовсе не страшный. Но это — потом. А тогда...
Голодные годы. На берегу Дона живем. В Дону рыба. Но она — государственная. И потому нельзя ловить ее сетями. Запрещено. Нельзя ставить вентеря, переметы. Нельзя сома ловить на квок. На закидушках ли, удочках должно быть не более двух крючков. Нельзя поймать более двух килограммов рыбы. Нас, мальчишек той далекой поры, ставил всегда в тупик именно этот последний запрет. Положим, поймал я леща ли, сазана на три килограмма. Что делать? Повезло! А тут, как на грех, Савгира. Как он поступит? Отрежет лишние килограммы? Или вовсе отберет? Да еще — под суд. Споров по этому поводу было много.
Но несмотря на запреты рыбу ловили. Особенно по весне, когда нерест. Каждый старался запастись. Самовязными нитяными сетями, плетенными из вербового прута вентерями-самоловками, по весне — просто черпаками. Сейчас в это трудно уже и поверить. Железный или вербовый обруч диаметром в метр-полтора. Длинный деревянный шест-рукоять. На обруче сетчатый мешок. С лодки ли, с борта баржи опускаешь в воду черпак, недолго проведешь в глубине против течения, поднимаешь. В сетчатом мешке бьются упруго прогонистые серебристые чехони. Две-три штуки, бывает, и пяток. Вот и черпай. Постоял час-другой, мешок набрал. Но все это — потаясь, в ночную пору. Савгира не дремлет.
Порою в ледоход черпаком ловили даже леща в устьях малых речек, ручьев. Позднее, по теплой майской воде, сазан выходит на размои — заливные луга. Воды по колено. Видно, как он идет, хребет наружу. Падай и прижимай его пузом. Но трудно. Взрослые бьют сазана острогой.