А потом наступили для нее годы какого-то почетного забвения. Ее, правда, иногда приглашали в президиумы, упоминали в речах, но было это так, словно дорогой сервиз достают по случаю, к праздникам. К тому же она давно уже оставалась одна... Вот это пребывание в почетном забвении, которое коснулось в брежневскую пору многих фронтовых писателей, больно ударило по ней... “Я ношу тяжкую тяну с такой нечеловеческою силой”. Получалось, что эти строки, написанные Надеждой о войне, больше подходят к ее жизни в закатных лучах известности.
Как ни старался я со своей семьей морально поддерживать ее, приглашать в совместные вылазки на природу, но она словно таяла на глазах и однажды, с синими кругами под глазами, посетовала на свою неприкаянность: “Куда ни приду, сначала восторги, ахи и охи, а потом смотрю: у всех свои дела, а я повсюду лишняя”. Тень начавшегося забвения героев войны, ее участников — танкистов, пехотинцев, санитарок — своим душным крылом смахнула ее из жизни.
Никто не мог понять тогда, о чем догадался, поведал писатель-сталинградец Юрий Бондарев: это уже пускала корни ненависть либеральной интеллигенции к нашей военной истории, когда стали ходить мнения, что и “Сталинград удерживали спьяну”, и “здесь на трех солдат была одна винтовка”. Этому начавшемуся духовному тлению не придавали еще значения... Но тогда этой интеллигентской либеральной ненависти не давали развернуться ни сам Юрий Бондарев, часто приезжавший в Сталинград, ни другие писатели-фронтовики, ни сохранявшие еще силы защитники Отечества.
...До сих пор не забуду того светлого, наполненного запахом сирени дня, когда во дворе Дома Павлова появился и уселся на скамью прямо против моих окон человек среднего роста с добродушнейшим лицом, черными вразлет бровями, Звездой Героя на лацкане пиджака, осмотрелся вокруг черными смородинками смеющихся глаз, положил на колени тяжелые крупные руки, выдающие крестьянскую родословную.
Было в нем, наверное, что-то такое привлекательное, что как магнитом притянуло к нему играющих поблизости в классики ребятишек. Не успел я и глазом моргнуть, как на колене у неожиданного гостя уже качалась моя трехлетняя дочка, а мой сынишка уже вовсю играл Звездой Героя. Гость добродушно что-то им объяснял, указывая на окна нашей квартиры на первом этаже. Эту сцену заснял я оказавшимся, по счастью, заряженным киноаппаратом, а потом уже вышел во двор.
— Вот это окно вашей квартиры, — продолжал между тем рассказ незнакомец, обращаясь к сыну, — мы заложили обломками кирпича, а вверху пришлось положить толстенные тома энциклопедий, которых много оказалось в квартире, да жаль, читать некогда было. В амбразуре установили пулемет, который здорово помогал нам, когда фашисты пытались подобраться с флангов... Так что в героической квартире ты живешь, — погладил незнакомец сына по русой головке. — Хороший должен выйти из тебя солдат.
Каково же было мое изумление, когда выяснилось, что перед нами легендарный защитник этого дома — Яков Федотович Павлов. Естественно, наперебой посыпались предложения зайти, посидеть за чашкой чая. В память о столь неожиданном гостевании осталась у меня собственноручная запись Якова Федотовича на книге, повествующей о его подвиге: “С уважением. Я. Павлов. 11/VIII-72 г.”.
Он больше не придет сюда. Дошедший до Берлина простой русский солдат останется во всенародной памяти своим именем, которое он дал дому-крепости на берегу Волги. Пройдут годы. Найдутся те, кто попытается окончательно стереть из памяти народной даже название города-героя Сталинграда. А в преддверии празднования 60-летия великой битвы будут яростно препятствовать возвращению городу его славного героического имени.
А дом как носил имя сержанта Павлова, так и продолжает с гордостью носить это имя.
Когда спустя три года после обороны Дома солдатской славы к груди Якова Павлова прикрепили Звезду Героя, он заявил: “Моя воинская честь требует сказать, что по-настоящему этот дом должен был бы называться также домом Черноголова и Глущенко, домом гвардии старшего сержанта Воронова, домом Собгайды, Рамазанова и других, с беззаветной храбростью отстоявших его”.
...В каждую годовщину Победы советского оружия, путь к которой открыла Великая битва на Волге, золотой поток наполняет сквер у Дома, течет мимо его окон к музею-панораме “Сталинградская битва”. Это сверкает, переливается тихим звоном золото наград на груди приезжающих в город-герой защитников волжской твердыни, защитников Отечества. Среди них, ничем особо не выделяясь, проходили Илья Воронов, Василий Глущенко, Фейзерахман Рамазанов. Но с каждой новой годовщиной Победы тоньше становился золотой ручеек.