Особенно доверительные отношения сложились у Аркадия с командиром по разведке. В затишье между боями они часто беседовали. Однажды Костя рассказал мальчику о своей морской службе на ледоколе “Ермак” и о спасении экспедиции папанинцев на Северном полюсе. У Аркадия восторженно блестели глаза, когда он слышал, с какими почестями тысячи собравшихся у причала ленинградцев встречали четверку отважных полярников, как гремела музыка, как люди, приветствуя каждого сходившего по трапу моряка, смеялись и плакали от радости, потому что все участники похода вернулись живыми и были в их глазах героями.
— Знаете, Константин Павлович, — доверительно поделился с Костей Аркадий, — я всегда мечтал быть разведчиком. Таким, как вы. А теперь... Теперь, мне кажется, — лучше стану моряком.
Увы, не довелось ему быть ни тем, ни другим... Очень не хотелось Косте посылать в тот день Аркадия в разведку. Томило какое-то дурное предчувствие, словно бы кошки скребли на душе. Но никому другому он не смог бы поручить то, что должен был сделать Аркадий. По сведениям агентуры, в окрестностях появился вооруженный до зубов отряд карателей, необходимо было собрать полные разведданные о его планах. Партизаны во что бы то ни стало первыми должны были нанести разгромный удар по врагу.
Они — Аркадий и его напарник Володя Шавранский — отправились в разведку на конях ранним утром. Держали путь на деревню Куповать, где недавно погиб, попав в засаду, легендарный комбриг Константин Заслонов. Внезапно Аркадий почувствовал слабый запах дыма — едва уловимый сладковатый аромат чужих сигарет. Засада! “Не мельтешись. Отходим к реке, — тихо сказал он Володе. — Там, в случае чего, отобьемся”. Разведчики не успели развернуть коней, как грянули выстрелы. Володя был убит сразу. Аркадий, спешившись, отстреливался из карабина до последнего патрона. Затем, зажав в руке гранату, поднялся во весь рост, крикнул окружающим его фашистам: “Подходите, гады! Ну, давайте!” Автоматная очередь прошила его в нескольких местах, с силой отбросила в сторону. Почти теряя сознание, он увидел подошедшего к нему офицера, направленное прямо в лоб черное дуло пистолета. В последний момент Аркадий, не выдержав, резко отвернул голову, сквозная пуля вошла ему в висок, выбила глаз...
В отряде услышали отзвуки дальних выстрелов, бросились на помощь. Засаду с ходу разгромили. Костя поднял на руки безвольное, залитое кровью тело мальчика, отнес к подъехавшей повозке, бережно уложил на разостланное сено. Он сам сопровождал Аркадия к вызванному с “большой земли” самолету, не скрывая слез, слушал невнятные восклицания метавшегося в бреду юного разведчика: “Мама... Карабин... Где мой карабин? Ма-ама...”. Косте не раз доводилось слышать, как даже у самых крепких, закаленных боями и невзгодами мужчин последней предсмертной фразой было короткое родное слово “мама”. А ведь отважному партизану Аркадию Барановскому всего-то исполнилось недавно тринадцать лет.
Между тем партизанская жизнь шла своим чередом. По-прежнему валились под откосы вражеские эшелоны, взлетали в воздух комендатуры, брались в плен немецкие генералы с их штабами. В мае 44-го Костя получил серьезное ранение в голень и был отправлен на лечение в один из подмосковных госпиталей. У него началась гангрена, но, к счастью, врачи сумели сохранить ногу, и через несколько месяцев он снова появился в своем отряде. Однако война уже шла к концу, близился долгожданный мир. После расформирования бригады Костя был направлен на хозяйственную работу в Выборг. Через несколько лет он с семьей (к счастью, его жена и дочь остались живы) вернулся на родину, в Стрельну, стал работать на местной электроподстанции диспетчером. Затем, получив квартиру в Ломоносове, долгие годы, до самого выхода на пенсию, продолжал трудиться в системе “Ленэнерго”.
И все это время брат никогда не забывал Аркадия. В те годы в Ломоносове существовала промартель, где работали слепые люди, изготовлявшие какие-то несложные бытовые предметы. Костя, встречая на улицах мужчин в черных очках, неуверенно простукивающих палками края тротуаров, внимательно присматривался к ним. А вдруг... А вдруг Аркадий все-таки выжил, и он узнает сейчас в ком-то из них знакомые черты.
А Аркадий действительно “всем смертям назло” остался жив, и пути двух народных мстителей пересеклись еще раз. Как-то в середине 70-х годов Константин неожиданно получил письмо из Белоруссии от пионеров дружины имени Бориса Петрова. Юные следопыты просили его рассказать о героических действиях партизанской бригады номер два и о его, заместителя командира бригады по разведке, личных подвигах. Брат ответил им, что рассказывать ему о себе нечего, — мол, воевал, как считал нужным, а посоветовал ребятам разыскать, если, конечно, тот жив, настоящего героя, в ту пору их сверстника, Аркадия Барановского. Каково же было его удивление, когда он читал полученное от следопытов второе письмо: “У нас большая радость. Мы отыскали героя, о котором вы нам писали”. К письму прилагался и адрес Аркадия.
Завязалась переписка. Вот что написал Аркадий Константину: “...Когда меня доставили в госпиталь, мне нужна была срочная операция, но врачи были в сомнении — вряд ли выживу и перенесу наркоз. Меня осмотрел хирург и сказал, что хотя я серьезно истощен кровью, зато сердце исключительно крепкое. Остатки правого глаза мне удалили сразу же... Через три недели сделали другую операцию, потом еще одну...”.
Строки из другого письма: “...Вы спрашиваете, какие я имею награды? Стыжусь я отвечать на этот вопрос. Я даже вам солгал, Константин Павлович, что у меня есть медаль партизана Великой Отечественной войны. Нет ее у меня. Но я за это не обижаюсь, потому что некогда было в то время этим заниматься...”.
Забегая вперед, надо сказать, что впоследствии Аркадий Филиппович Барановский получил не только причитающуюся ему партизанскую медаль, но и все положенные от государства льготы.
Весть о переписке двух бывших партизан и о том, как они нашли друг друга, достигла редакции газеты “Известия”. На ее страницах был опубликован большой очерк, вызвавший целый поток писем от читателей в адреса А. Ф. Барановского и К. П. Федорова. А вскоре они оба получили приглашение в Москву на Центральное телевидение, где предполагалось сделать о них передачу... Поднимаясь по лестнице в указанный в его пропуске павильон, Константин увидел сидящего на подоконнике невысокого, в темном костюме человека с черной повязкой на правом глазу. Внезапно больно кольнуло сердце. Аркадий? А тот уже по-мальчишески ловко соскочил с подоконника, стремительно подошел к нему: “Константин Павлович! Наконец-то...”
Они оба, вытирая покрасневшие глаза, делились друг с другом событиями прожитых лет, когда вышедшая из дверей павильона сердитая редакторша в досаде уставилась на них: “Господи, вы уже вместе?! Вы же все испортили! Мы планировали показать зрителям внезапную вашу встречу, ведь в этой-то внезапности — вся соль передачи!”
Ну, в чем там “соль” — судить телевизионщикам. Для них же обоих главным было — снова увидеться, поговорить о жизни, повспоминать, понимая друг друга с полуслова, о прошлом...
...Вторая мировая война. Или — Великая Отечественная... С того давнего памятного дня 22 июня, перевернувшего жизнь не только каждого человека, каждой нашей семьи, но и всей страны, даже в какой-то степени — мира в целом, прошло более шести десятилетий. Уверена — для многих людей, судьбы которых коснулась в той или иной мере война, день Победы над страшным фашизмом является самым светлым, самым большим и радостным праздником на земле. Таковым он был всегда, таким есть, таким останется для меня и для моих братьев, пока мы живы и пока память способна хранить все пережитое.
“Фронтовики, наденьте ордена”, — обращаюсь я словами песни в этот день к Константину и Ивану. И они послушно извлекают из шкафов, снимают с плечиков свои старомодные, с залоснившимися от времени лацканами пиджаки с рядами орденских планок и медалей на груди, пригладив на висках редкие седые волосы, усаживаются, торжественно-смущенные, за празднично накрытый стол. В последний раз мы собрались в доме Константина — сейчас он живет в Петродворце, — после неизбежных “военных” воспоминаний (в такой день они — обязательны!) решили снова послушать давнее “говорящее” письмо, присланное когда-то Косте Аркадием. На старый, извлеченный из кладовки, теперь уже тоже давно вышедший из моды магнитофон поставили пленку с записью. Бобины с тихим потрескиванием закрутились, раздался далекий, слегка измененный техникой голос: “Дорогой Константин Павлович...” После сердечных поздравлений с праздником Великой Победы и последующих затем пожеланий “жить и не тужить еще лет сто”, а также здоровья, счастья и успехов во всем и везде, — после этого голос Аркадия произнес: “А таперь (по-белорусски), таперь, дорогой Константин Павлович, мой старший внук сполнит для вас песню...” Громко, словно это было рядом, раздались звуки знакомой мелодии, и звонкий мальчишеский голос, мгновенно — в который уже раз! — заставив сжаться сердце, запел: