КПРФ не укладывается в эту схему. В отличие от лабораторных партий “по заданию”, она является подлинной партией, унаследованной от прошлого и волею исторических обстоятельств превращенной из правящей — в оппозиционную. За этой партией, кроме реальных избирателей, стоит реальная идейная традиция, хотя и в значительной мере деформированная (в части, касающейся сочетания классовой и национально-патриотической идей). Следовательно, для создания реально однопартийного режима КПРФ предстоит запретить, подсунув избирателям, дабы они не взбунтовались в отчаянии, какого-то более или менее приемлемого двойника-оборотня. Думается, в соответствующих лабораториях режима подобная работа уже ведется. Разумеется, политический риск здесь велик: неизвестно, насколько доверчиво-пассивной окажется народная оппозиция, которой станут подбрасывать подобных “двойников”.
Но самое главное состоит в другом — в том, что связано с парадигмой нового утопического проектирования, направленного на воспитание “нового народа и нового человека”. В самом ли деле народ можно переделывать по заданию власти и ее идеологическим чертежам? Можем ли мы сказать, что Петр I создал в России новый народ взамен старого московского, или что его создали большевики взамен старого, дореволюционного?
Наши либералы в своих оценках очень противоречивы. В миссию Петра I, касающуюся создания “новой России”, они верят, тогда как в большевистском новом человеке ими угадывается лишь закамуфлированный азиатский авторитарно-общинный тип. Более того, нередки утверждения, что большевистский переворот, перечеркнув антропологическую новацию Петра Великого, вернул нас к архаическому пласту старомосковской, “азиатской” по своим архетипам культуры. Само понятие национального менталитета, корректирующее классическую рационалистическую теорию воспитания, указывает на такие устойчивые пласты коллективной психики, которые отличаются неожиданной устойчивостью по отношению к государственной педагогике.
Кроме того, процесс воспитания, как доказывает современная педагогическая теория, требует добровольного принятия воспитуемым целей воспитателя, то есть соучастия в педагогическом процессе. Без этого педагогические воздействия возымеют эффект бумеранга — более или менее страстного отторжения того, что принудительно навязывается. Словом, воспитуемый должен верить, что воспитатели искренне пекутся о его благе и его перспективах. Можно ли утверждать на основании откровенно экспроприаторских практик нынешних реформаторов, что вероятен консенсус между народом и его либеральными “воспитателями”? В самом ли деле эти воспитатели работают в режиме консенсуса, демонстрируя в своей практической политике заботу о процветании народа, а в своей идеологии — доверие к его природной одаренности и свое уважение к его традиции?
Все мы знаем, что либеральная идеология, как и сопутствующие ей социально-политические практики, демонстрируют прямо противоположное. Материальная, экономическая экспроприация народа сопровождается кампанией его дискредитации. Тут уж не до презумпций педагогической классики, требующих веры в способности воспитуемых и великодушных авансов доверия. Без подобных авансов “проект перевоспитания” вряд ли может состояться.
Вероятно, наиболее реалистическое предположение состоит в том, что реформаторы давно уже ориентируются только на часть народа — его “адаптированное” меньшинство. “Неадаптированному” большинству предстоит выталкивание на обочину жизни и вымирание. Ясно, что это бесконечно далеко от классической демократической традиции с ее презумпциями доверия к народному большинству и принципам политического суверенитета большинства. Отныне речь идет о формировании такой политической системы, в которой принцип суверенитета большинства более или менее открыто заменяется принципом суверенитета избранного меньшинства, права и интересы которого будут поставлены выше.