Выбрать главу

Речь идет не об оппозиции между радикально-плебейской “демократией равенства” и либеральной “демократией свободы”. Речь на самом деле идет о переходе от презумпции человеческого равенства к презумпциям нового расового неравенства.

Это неважно, что критерии нового расизма изменились, и он делит людей не столько по цвету кожи, сколько по менее физически приметной — ментальной предрасположенности или непредрасположенности к известным практикам, отмеченным печатью “современности”. Новая либеральная демократия перестала пользоваться расово и этнически нейтральными критериями. Это обнаружилось еще в ходе борьбы “либерального авангарда” с красным Верховным Советом СССР. Либеральные эксперты настаивали на выходе России из состава СССР, дабы избавиться от давления “тюбетеек”, то есть азиатских республик, обреме­ненных неисправимо недемократическим менталитетом. Если бы наши реформа­торы не были тайными расистами, они бы взяли установку на демократи­зацию постсоветского пространства в целом, на единство демократического процесса, охватывающего население союзных республик, независимо от того, носят ли они кепи, береты или тюбетейки.

Но наши демократы уже не верили во всепроникающий луч просвещения. Они стали разрабатывать свою либеральную евгенику — эзотерическое знание для посвященных, посредством которого метятся и бракуются непосвященные. А дальше — хуже. Вскоре под подозрение попал и русский народ как носитель недемократического менталитета. И теперь уже пространство самой РФ, его регионы и слои населения стали делиться на демократически перспективные и благонамеренные и — неблагонамеренные. Разумеется, экспроприаторам требуется оправдать себя и дискредитировать свои жертвы: на войне как на войне. Новый либеральный расизм, несомненно, выполняет идеологическую функцию, связанную с оправданием антидемократических практик приватизаторов и узурпаторов: мы чтили бы народ — да народ “не тот”.

Однако либеральный расизм имеет не только автохтонные корни. Он вписывается в более общую тенденцию наступающей эпохи, связанную с такими поистине катастрофическими открытиями социально-гуманитарного знания, как экологические “пределы роста”, “конфликт цивилизаций”, социокультурная (ментальная) обусловленность рынка, демократии и правового государства специфическими (неповторимыми) условиями западноевропейского региона и пр. Все они сходятся в одном: ставят под сомнение идею планетарного единства человечества и единства его исторических судеб.

С одной стороны, ресурсов планеты не хватит для процветания всех — следовательно, необходимо их перераспределение в пользу “наиболее достойных” (которыми, как правило, оказываются наиболее сильные). С другой — сколько ни приобщай народы, отмеченные знаком “не той” наследственности, к ценностям прогресса и демократии, их менталитет будет тянуть их назад, в привычную колею агрессивного традиционализма. Отсюда вытекает идея прогресса для немногих и демократии для избранных.

Этот новый демократический расизм требует “нового человека” и для метрополии. Бывшие миссионеры просвещения отличались особой благосклон­ностью — правда, не без оттенка снисходительности — к неимущим, неграмотным и наивным — из них вербовалась впечатлительная паства прогресса как религии секулярной эпохи.

Нынешние носители однополярного мира заинтересованы не в расширении, а в сужении круга посвященных: таковы новые правила эпохи “пределов роста”. Здесь — истинная подоплека новейшей либеральной критики “демократии равенства”. Демократия равенства состоятельна при условии, что никаких фатальных пределов роста нет, а следовательно, различия между развитой и развивающимися частями мира, как и между соответствующими частями общества, носят временный и преодолимый характер. Но те, кто этому оптимизму просвещения противопоставил новый тайный гнозис, содержащий обескуражи­вающие истины и о человечестве, в котором так много обремененных “не тем менталитетом”, и о самой нашей планете, оказавшейся экологически невмести­тельной, не могут придерживаться оптимистической демократии равенства. Они четче и раньше других осознали страшную истину постпросвещения: светлого будущего на всех не хватит.

Следовательно, представителям избранных стран — оазисов прогресса и демократии — и в первую очередь их бастиону-сверхдержаве — предстоит изменить и свою собственную природу. На либеральном благодушии продер­жаться нельзя — рыхлые представители этого типа не смогут ни осуществить эффективные перераспределения планетарных ресурсов в пользу “достойных”, ни защитить их благополучное пространство от нашествия “недостойных”. Систему мирового апартеида — а именно к этому типу склоняется заокеанская демократия — могут держать только супермены, наделенные четким сознанием своего превосходства. Поляризация на сверхчеловеков и недочеловеков — вот что на деле оказалось альтернативой осужденной либералами демократии равенства.