Создается впечатление, что составителей упомянутого проекта закона нисколько не тревожат все возрастающие масштабы растления нации непомерно расплодившейся бульварной прессой. И дело здесь не только в том, что эксплуатируется ради наживы обывательское любопытство к пороку. Вопрос более серьезен. Порок рекламируется, он становится заразителен, еще более отравляя и без того криминальную атмосферу в стране. Особенно если вся эта кроваво-уголовная, свихнувшаяся на сексе “экзотика городской жизни” изо дня в день преподносится не только без осуждения, а наоборот, в развязно-шутовском, как бы одобряющем тоне. (Этим настроением “пира во время чумы” особенно отличается, как это ни прискорбно, молодежная пресса.)
К сожалению, проект закона очень расплывчат и неконкретен в отношении определения порнографии, касающейся печатной продукции. Даже после принятия этого закона такие книги, как “Палач” Э. Лимонова, можно будет купить в удобное время — надо только найти “специально отведенное место”, что при желании сделать будет нетрудно. После принятия закона в его настоящей редакции вся бульварная периодика по-прежнему продолжала бы свободно выходить и реализовываться: ведь в ее паноптикуме похотливо-обнаженных поз (основная статья дохода!) предусмотрительно избегается “детальное изображение” соответствующих органов, а исходя из проекта закона именно в этом заключается вся соль порнографии! “Детальное изображение”, впрочем, не допускается только на обложке (!), поскольку “продукция” запечатывается в прозрачную упаковку (статья 9, п. 1). Фактически проект закона излагает западные критерии порнографии, а ведь в его преамбуле говорится, что он составлен в соответствии с “традициями и нормами, присущими народам Российской Федерации”. Проект закона, наконец, совершенно не рассматривает порнографию на уровне печатного слова, видимо, полагая, что это область чисто литературоведческая. Именно закон должен поставить преграду частной инициативе, связанной с наживой на массовых эротических изданиях, поощряющих насилие и цинизм (в том числе выраженный в матерном сквернословии).
Разумеется, один закон мало что изменит. Россию захлестнула волна сексомании, когда даже в интеллигентской среде мат стал модой, когда воистину стало “стыдно не быть бесстыдным”, а искусству бесстыдства прилежно обучали в еженедельной телепередаче “Про это”. Афишируются сумасбродные поиски телесных удовольствий, в ненасытном потоке которых черствеет душа. “Сексуальная раскрепощенность”, лишенная любви и моральных устоев, легко переходит в цинизм, вовлекает в криминал, в конечном счете разрушает семью (впрочем, тема эта заслуживает отдельного и серьезного разговора с участием социологов и сексопатологов, и непременно с участием нашего главного “секс-революционера” И. С. Кона, пытающегося внедрить в России западную модель “цивилизованного секса”). В этих условиях особое значение приобретает воспитание молодого поколения, ибо от него напрямую зависит будущее русской культуры, сохранение ее лучших традиций. И главное место здесь должно занимать, на мой взгляд, гуманитарное образование, нацеленное на познание духовных основ человека и мироздания. Такое образование должно быть теснейшим образом связано с православной этикой (приравнивающей сквернословие к богохульству), с нравственными ориентирами русской классической литературы (одна из ее основных тем — любовь, а не секс). И закладываться оно должно прежде всего в продуманном школьном воспитании*.
(обратно)
Юрий КУЗНЕЦОВ • Нечто о поэте (Наш современник N2 2002)
ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ
НЕЧТО О ПОЭТЕ
Поэт Геннадий Касмынин глубоко переживал развал родной страны. А появление целого племени незнакомых молодых людей с амбивалентной нравственностью его озадачивало.
“Да разве это люди? Тьфу!” — говорил он с горечью о так называемых новых русских и все-таки вступал с ними в полемику. А зачем? Подлецам все равно ничего не докажешь. Но как это бывает с незаурядными людьми, трагический надлом разбудил в нем подспудные силы. Лучшие его стихи из последней прижизненной книги “Гнездо перепелки”, вышедшей в 1995 году, лично для меня были открытием. До этого я знал Касмынина как одного в ряду многих небесталанных, но тут он явно выдавался из ряда. Он взломал бытовую ограниченность, присущую прежним стихам, и обрел большое дыхание. Образность уплотнилась, пространство смысла расширилось, а слово заиграло самоцветными гранями. Это ли не перл живой русской лукавинки?