Пятнадцатилетней девочкой встретилась впервые с Шолоховым. Не многим и он был старше — пятью годами. Жил тогда в Каргине, часто наведывался к своему старому базковскому знакомому Федору Харламову. Тот, бывало, просил Полюшку:
— Сбегала бы ты за Харлампием.
И Пелагея бежала, звала отца. Помнится ей, подолгу засиживался он с Шолоховым в горенке Харламовых. До поздней ночи, бывало, затягивались эти беседы. С нелегкой судьбой столкнулся совсем еще молодой писатель”.
Как видите, из уст дочери Харлампия Ермакова (дочь Григория Мелехова Шолохов назвал Полюшкой) В. Гура получил прямое подтверждение о неоднократных продолжительных встречах М. А. Шолохова с ее отцом.
“Пелагея Харлампиевна выдвинула ящик комода, достала пожелтевшую от времени, истертую фотографию тех лет.
— Это все, что осталось от отца, — сказала она и протянула фотографию.
Смотрел с нее молодой еще, горбоносый, чубатый казак с усталым прищуром глаз много испытавшего в жизни человека, не раз глядевшего в лицо смерти. Нелегко, видно, дались Ермакову три Георгиевских креста, приколотых к солдатской шинели: четырнадцать раз был ранен, контужен, Слева, у самого эфеса шашки, держала его за локоть дородная женщина, покрытая шерстяной клетчатой шалью с кистями. Это Прасковья Ильинична, жена Ермакова”.
И еще один рассказ — о встрече в 1955 году с дочерью Ермакова биографа и исследователя жизни и творчества М. А. Шолохова Константина Приймы в книге “С веком наравне”:
“Будучи в хуторе Базки, я навестил учительницу Пелагею Харлампиевну Ермакову-Шевченко. Невысокая, полная, еще не утратившая былой красоты женщина вела со мной разговор о своем отце с болью и скорбью в черных глазах.
— С германского фронта, — рассказывала П. Х. Ермакова,- мой отец вернулся героем — с полным бантом Георгиевских крестов, в чине хорунжего, на свою беду потом… Выслужился. Рискованный был казак. Был левша, но и правой рукой вовсю работал. В бою, слыхала я от людей, бывал ужасен. Примкнул к красным в 1918 году, а потом белые его сманули к себе, был у них командиром. Мама наша умерла в 1918
году. Он приехал с позиций, когда ее уже похоронили. Худой… исчерна-мрачный. И ни слезинки в глазах. Только тоска… А вот когда коня потерял, заплакал… Помню, это было в дороге, при отступлении нашем в Вешки, его коня — Орла — тяжело ранило осколком снаряда. Конь — белолобый, упал наземь, голову поднимает и страшно ржет-кричит ! Отец кинулся к коню, в гриву уткнулся: “Орел мой, крылатик! Не уберег я тебя, прости, не уберег!” И покатились у него слезы… Отступал отец до Новороссийска с белыми, а там сдался Красной Армии и служил у Буденного, в командирах ходил…
— Была еще у нас фотография,- сказала Ермакова-Шевченко, — отец заснят с командирами, и среди них — Семен Михайлович Буденный. После демобилизации отец жил тут, в Базках, с нами. В 1926 году Михаил Александрович Шолохов — тогда молодой, чубатый, голубоглазый — частенько приезжал в Базки к отцу. Бывало, мы с дочерью Харламова, Верочкой, играемся или учим уроки, а Михаил Александрович приедет и говорит мне: “А ну, чернявая, на одной ноге смотайся за отцом!” Отец приходил к Шолохову, и они подолгу гутарили у раскрытого окна перед Доном — и до самой зари, бывало… А о чем — это вы спросите при случае у Михаила Александровича…”
Местный краевед — Г. Я. Сивоволов — приводит свою запись беседы с Пелагеей Харлампиевной Ермаковой, учительницей, награжденной, как он пишет, за многолетний труд орденом Ленина, которая долгое время жила в Базках, потом переехала в Вешенскую.
Пелагея Харлампиевна вспоминает некоторые любопытные эпизоды из жизни своего отца, которые также нашли место на страницах романа, прямо перекликающиеся с рассказом о нем Шолохова: “Приезжая домой, отец обычно не въезжал через калитку,- вспоминает она,- а перемахивал ее. Как обычно, садясь за стол, отец, меня и брата сажал на колени, ласкал, давал подарки”.
К. Прийма в 1955 году застал в живых казака хутора Базковского Якова Фотиевича Лосева, который, будучи участником гражданской войны на Дону — со стороны красных, а не белых, лично знал Харлампия Ермакова. К. Прийма рассказал о встрече с Яковом Фотиевичем Лосевым в очерке “Вешенские встречи” в журнале “Подъем” в 1962 г. (N 5), включив потом этот очерк в свою книгу “С веком наравне”.
“- Видишь, тут и жил Ермаков Харлампий Васильевич, послуживший, по словам самого Шолохова, предтечей Гришки Мелехова, — рассказывал К. Прийме Я. Ф. Лосев.
Вот его курень… Харлампиев дед привел себе жену из туретчины, которая родила ему сына Василия-турка… У Василия-турка детей была — куча. И Харлашу трех лет отдал отец на воспитание своей родне, к нам, в Базки, бездетному казаку Солдатову. Вот его баз и курень над Доном. Наш Харлампий, черный, горбоносый, красивый и взбалмошный, ушел с Базков на царскую службу. На германском фронте заслужил четыре креста Георгия, стал хорунжим. В революцию примкнул в Каменской к Подтелкову. Мы избрали его в Базках в ревком. Был он, Ермаков, рядом с Подтелковым, когда тот зарубил есаула-палача Чернецова. А позже Харлампий примкнул к белым. И был свидетелем казни отряда Подтелкова в Пономареве, но из своей сотни не дал ни одного казака в палачи, всех увел обратно в Базки. А позже, уже в Вешенском восстании 1919 года, командовал полком, а затем и конной дивизией. Вскоре у него тут, в Базках, умерла жена. Он приголубил себе сестру милосердия и отступил с нею на
Кубань. В Новороссийске сдался красным, наверное, скрыл свои грехи по восстанию. На польском фронте в Первой конной командовал эскадроном, затем — полком. После разгрома Врангеля Буденный назначил Ермакова начальником кавшколы в Майкопе. Вот она, какая планида ему вышла…
На польском фронте он здорово отличился у Буденного, был начальником кавшколы в городе Майкопе. После демобилизации Ермаков вернулся в Базки, недолгое время был председателем комитета взаимопомощи. Затем вдовы и партизаны потребовали у Харлампия ответа за его черные дела в дни Вешенского восстания. В 1927 году Ермаков был изъят органами ГПУ и, кажется, сослан на Соловки или даже расстрелян. Такова биография Ермакова, таковы действительные факты его жизни…
— Да, судьба его трагична, — сказал я. — Но я думаю, и в Ермакове было что-то стоящее, что и привлекло к нему внимание Шолохова…
— Стоящее? — переспросил Лосев. — Наверное, было…. Ведь он знал все о Вешенском восстании, хорошо знал Кудинова — командующего мятежом, и знал об этом все досконально! Все-таки был комдив-1. Стоящее, видать, было… Я все говорю к тому, чтобы приоткрыть самое главное: “Тихий Дон” мог быть написан и был написан только в Вешках! Всмотрись и вдумайся, как глубоко он врос в землю вешенскую — в наши Базки и в хутор Плешаков, где жил и работал отец Михаила Александровича, где ставил на ноги Советскую власть коммунист, машинист мельницы Иван Сердинов — Шолохов в своем романе назвал его Котляровым… И в Усть-Хоперскую, из которой вышел батареец, беспартийный большевик Федор Подтелков и генерал-атаман Каледин; и в Боковскую, давшую нам романтика Михаила Кривошлыкова; и в Каргинскую, которая столь же ярко запечатлена в романе и где, кстати сказать, отрок Шолохов, по заверению старожилов, из уст самого Харлампия Ермакова услыхал весть о трагической гибели подтелковцев. Врос “Тихий Дон” и в самые Вешки, как окружную станицу, и как центр мятежа казаков в начале января 1919 года против генерала Краснова, и как центр мятежа этих же казаков против расказачивания Дона троцкистами в марте 1919 года, мятежа, который затем превратился в контрреволюционный… Чтобы написать “Тихий Дон”, все это надо было знать из жизни, изучить по документам, досконально выверить, перелопатить горы материалов в архивах, выслушать
сотни, а может, и тысячи! — человеческих исповедей, вдохнуть их в человеческие образы, каждый из коих стал самобытен, неповторим и незабываем. Чтобы все это сделать, — заключил старик Лосев, — надо было также родиться на вешенской земле и к тому же родиться Шолоховым!”