г. Москва.
Память :
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ.
Верхушка хунты, возглавляемая Евтушенко, Черниченко и Оскоцким, крутилась вокруг возникающей новой власти — Ельцина, Гавриила Попова, Музыкантского, а мародеры помельче шныряли по флигелям старинной усадьбы, выпивали в захваченных кабинетах, копались в шкафах и архивах, срывали с дверей таблички с фамилиями, выбрасывали во двор уже никому ненужные, на их взгляд, папки и документы. Двери Иностранной комиссии были распахнуты настежь, ветер гулял по коридорам и шуршал в грудах бумаг, подлежащих уничтожению… Один из уже уволенных
сотрудников, уходя из опустевшего флигеля в другую жизнь, склонился над грудой пожелтевших от времени скоросшивателей и папок, лежавших на полу, взял наугад несколько из них и засунул в сумку… Интереса и любопытства ради.
Через десять лет он вспомнил об этих папках у себя на даче, пролистал их и позвонил мне.
— Станислав Юрьевич! А в них есть кое-что любопытное. Не хотели бы посмотреть?
Таким образом малая толика этого архива и попала мне в руки…
Но перед этим надобно сказать, что Иностранная комиссия в системе Союза писателей была в советское время одной из самых притягательных структур. В нее постоянным потоком втекали заявления, жалобы, письма, доносы, предложения писателей, желающих посмотреть мир. О, если бы только посмотреть! Во время этих вояжей
можно было наладить связи со своими зарубежными коллегами по перу, очаровать какого-нибудь издателя (лучше американского или французского!), а если повезет — заключить какой-нибудь договор и даже получить аванс в валюте… Я уже не говорю о мелких радостях, как то: пожить в хороших гостиницах, поесть экзотических блюд, с толком потратить свои командировочные на какие-нибудь куртки, джинсы, подарки. Словом, времяпрепровождение это было весьма приятным и полезным во всех отношениях.
Многие писатели в документах, обнаруженных в папках Инкомиссии, выглядели порой весьма пикантно.
Помню, как я возмущался воспоминаниями Юрия Марковича Нагибина “Тьма в конце туннеля”, вышедшими вскоре после октября 1993 года, когда он неожиданно для своих читателей предстал как давний, яростный и непримиримый враг советской власти, хуже того, как человек, жаждавший поражения своего отечества в борьбе с фашизмом.
“Вскоре подъем, испытанный оставшимся в Москве населением в связи со скорым приходом немцев и окончанием войны — никто не сомневался, что за сдачей столицы последует капитуляция, — сменился томлением и неуверенностью. Втихаря ругали Гитлера, расплескавшего весь наступательный пыл у стен Москвы… Многие оставшиеся в городе ждали немцев, но боялись признаться друг другу в этом и потому пороли несусветную чушь, чтобы объяснить, почему не эвакуировались…”
(Из воспоминаний).
— И это Нагибин! — возмущался я в те дни. — Писатель, издавший с 1943 по 1980 год 90 (!) больших и малых книжек, прославлявших и советскую власть, и героев-москвичей, и дружбу народов, и нашу победу в Великой Отечественной! (Все эти сведения я почерпнул в справочнике “Писатели Москвы”, “Московский рабочий”, 1987, с. 315-317.)
В заявлении, написанном в Иностранную комиссию в 1982 году, Нагибин вот так продекларировал свои советские убеждения, изобразив себя патриотом, отстаивающим интересы Родины в капиталистической Америке:
В 1979 г. по инициативе главного редактора журнала “Русский язык” д-ра Мунира Сендича 25 американских университетов пригласили меня для выступлений о советской литературе, с уклоном в малую прозу, которой я и сам занимаюсь. Итоги подвел журнал “Русский язык”, посвятив Вашему коллеге более половины ХХХIII номера; здесь были и развернутые отзывы университетов о моих выступлениях — более чем лестные. В свое время я передал номер журнала вместе с письмом-отчетом Георгию Мокеевичу Маркову.
Путевой дневник я опубликовал в “Нашем современнике” (отрывки в “Новом времени”, “Литературной России”, по радио и телевидению). Материал получил хорошую оценку партийной печати (статья в “Правде”), тов. Черноуцан* поблагодарил меня от лица Отдела культуры. Несмотря на сильную критическую струю, этот дневник вышел отдельным изданием в США (книжка у меня есть).
Но, пожалуй, самой примечательной оценкой поездки явилось новое приглашение, присланное профессором Сендичем от лица четырнадцати университетов — ныне их число приблизилось к тридцати.
Мне не хочется витийствовать по этому поводу. Скажу просто: советскому писателю в нынешнее трудное, тревожное время дается возможность два месяца х о р о ш о говорить о его Родине, народе, культуре и литературе в стране, где сейчас говорится столько плохого и вздорного. Как старый контрпропагандист (год служил во время войны в системе 7 отдела политслужбы Советской Армии) я думаю, что такой возможностью следует воспользоваться. Надеюсь, что и секретариат Союза писателей согласится с этим. Полагаю, что принесу пользу нашему общему делу.
С уважением -
Юрий Нагибин
1 марта 1982 г.” * * *
— Ходи в дверь! Ходи в дверь! Ходи в дверь!”
Но к 1982 году Солсбери научился “ходить в дверь”, поднаторел и возмужал, о чем свидетельствует запись беседы с ним В. Коротича, которую будущий главный редактор “Огонька”, как опытный карьерист и функционер, разослал тогда по нескольким адресам: в МИД СССР, в ЦК коммунистической партии Украины, в Союз писателей СССР и четвертый, как написано, “в дело”, видимо, на Лубянку.
ДЕЛЕГАЦИЯ УКРАИНСКОЙ ССР#9;#9; 29 октября 1982 годаНА 37-Й СЕССИИ ГЕНЕРАЛЬНОЙ АССАМБЛЕИ Исх. N 573 экз. N 2
г. Нью-Йорк, США
Г. СОЛСБЕРИ
)
Все происходило как бы по сценарию знаменитого стихотворения Юрия Кузнецова “Маркитанты”:
Маркитанты обеих сторон, люди близкого круга, почитай, с легендарных времен понимали друг друга.
Через поле в ничейных кустах к носу нос повстречались, столковались за совесть и страх, обнялись и расстались.