1998
10 августа (Новосибирск). Если от нашей улицы идти на восток, то с поперечной улицы Станиславского начинается многоэтажный соцгородок (так называли до войны и после), и туда, если не привозили хлеб на наш край, матушка посылала меня утречком в магазин. Теперь у белого дома, отличающегося от других, я вспомнил… 1946 год. Стою в очереди, а по радио передают, что умер М. И. Калинин, всесоюзный староста. Многое забыл, а это не стёрлось. Наверное, потому, что в простонародье, среди которого я жил, Калинин (благодаря пропаганде) считался… “как родной”. Этакий домашний дедушка, старенький, бородка клинышком. Умер. Жалко было. Принёс домой две булки хлеба, сказал матери: “Передали: Калинин умер”. А уж его теперь совсем забыли. Как в воду канул. Надо было успеть занять очередь, хлеба мало пекли, и в этой очереди стоит мальчик с авоськой и не знает ещё, о чём и когда он будет вспоминать. Почему-то у этого магазина я ощутил потерю Кривощёково так же сильно, как у своего дома на улице Озёрной. Как же это поверить теперь в то, что я жил когда-то в Кривощёкове?
2000
20 августа. Страницы воспоминаний И. Одоевцевой об Адамовиче Г. В., о Бунине (особенно) полны жеманства, беллетризованного вранья, пустоты и неталантливости. Когда она жила там, в Париже, книжники вздыхали по её мемуарам “На берегах Невы” и “На берегах Сены”. В перестройку она переехала, её окружили жадные поклонницы; говорят, хорошо обобрали её, она умерла. Одно только слово “эмиграция” добавляло шарма, тайны, возвышало как-то. А ничего! ничего в Одоевцевой нет такого, чтобы ахать и рукоплескать. У нас, при “проклятом тоталитаризме”, женщины в литературе писали не хуже.
31 августа. Лежу, а душа тянется вниз вдоль Кубани — к Темрюку, Пересыпи, потом к Тамани и к хутору под Варениковской. Долго лежишь и впитываешь своё желание оказаться там поскорее, ходить там, ночевать, забывать и этот город со всеми услугами, и квартиру, и диван..
2002
8 марта. Народному артисту СССР Евг. С. Матвееву 80 лет. Жизнь есть сон. Новосибирск, театр “Красный факел”, спектакли “Мещане”, “Вей, ветерок”. Тридцатилетний, в пальто с каракулевым воротником, в каракулевой шапке стоит он после прощального спектакля у выхода из клуба им. Клары Цеткин в Кривощёкове (на левобережье), терпеливо выслушивает щебечущих поклонниц, уезжает в Малый театр навсегда. Вчера в газете “Труд-7” его суетливое интервью; оправдывается, что был членом партии, верил в социализм (“обманывался”)… Играл М. Нагульнова в фильме “Поднятая целина”, Л. Брежнева, жаждал выцарапать звание Героя Социалистического Труда, и вот… “обманывался”… Оказался наш бывший новосибирец… милым ничтожеством. Они, популярные, народные артисты, почти все оказались такими. Даже Нонна Мордюкова. Народная-распронародная.
Во всех энциклопедиях название моего романа пишется так: “Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж”. В редакции подзаголовок поставили наверх. “В ЦК кто-нибудь сообщит, роман зарежут”. В ЦК было уже не до моего романа, шёл 1987 год. Как мельтешили в журналах, в издательствах “Молодая гвардия”, “Современник”, боялись “белогвардейщины”. В 84-м году из “Молодой гвардии” стыдливо прислали рецензию и рукопись. “Почему в романе, призванном помянуть “доброй строкой”, реабилитировать казачество, поведать о человеческом благородстве, автор, не скупясь на подробности, рассказывает о верноподданной службе казаков в “Его Величества Собственном конвое”, о бегстве их в эмиграцию, но ни слова об участии кубанских казаков в Великой Отечественной войне? О Ленине — в революционные годы! — единственное упоминание в разговоре Попсуйшапки и Угнивенко. А когда “всё рухнуло”, много раз рефреном автор повторяет: “Так проходит слава земная”, о них, о казаках, что служили в “собственном его величества конвое”! И говорит о них под знаком герценовских слов о “благородных прошедших”. Согласиться с этим невозможно” (Г. Езерская).
Наверное, и она где-то в Москве проклинает теперь советскую власть, тоталитаризм, Сталина.
Крупный историк Аполлон Кузмин, профессор, измотал меня “революционным подходом”. Казалось бы, он-то, русофил, понимал, ч т о случилось в 17-м году. “В романе нет борьбы идей, нет ничего такого, без чего невозможны революции… Октябрь 1917 г. из романа исчез… Немногим выразительнее представлена и гражданская война. Герои живут какой-то уж слишком растительной жизнью… Нет связи времён, ни связи поколений… Как быть с сюжетом Конвоя Его императорского величества?”. ЦК писали с большой буквы, Император, Величество — с маленькой. А уж на Кубани кое-кто заготовил классовые фразы похлеще… Господь поберёг меня.
Теперь в кругах интеллигенции три четверти — антисоветчики.
13 марта. Читаю письма Пушкина, примечания к ним, письма Ив. Ильина и тоже примечания, или ещё что-то такое, закрываю на сон грядущий страницу, и само собой скажется, со вздохом вылетает: “Нет никого!”.
24 июля. Как не вспомнить нищего Бунина в старости в Париже? Получил отпускные, то есть всё ту же зарплату да “лечебные”, и на эти деньги надо прожить два месяца — за сентябрь зарплату выдадут лишь в начале октября. Илюша пойдёт в школу, а 2 августа у него день рождения. На всё нужны деньги. На жизнь Настиной семьи, на устройство газовой установки в сарае. Ещё много неустройства в Пересыпи. Никогда после войны человек не жил в такой тревоге за завтрашний день. И самый скромный и неплодовитый писатель не боялся пропасть в нищете.
23 октября. Скупаю газеты со статьями, посвящёнными 70-летию В. И. Белова. В “Парламентской газете” В. Распутин о нём. Лучше всех. В “Российской газете” ширяют Василия Ивановича ежовыми словами, перевирают. При советской власти долго не давали ему Государственной премии, оттягивали. Многие нынешние демократы, отрицающие “сталинский Союз писателей”, рвались к премии наперегонки. А я не поехал. Звонили из областной администрации, оплачивали поездку. Теперь я никуда не езжу. Всё! Как в 62-63-м годах под Анапой: сижу в глуши. Досадно и обидно, хожу к врачам. Эндокринолог советует лечь в больницу. В то самое время, наверно (в 63-м), и там же (под Анапой) прочитал я в “Нашем современнике” (тогда альманахе) повесть В. Белова “Деревня Бердяйка”. Удивлялся, что “люди что-то пишут”, печатаются. А потом и мне повезло. И этот самый В. Белов на юбилей зовёт. А я сижу. И неужели я так и застряну в мещанском городишке? В Вологде собралась Русь, многих бы увидел родных собратьев. Сижу, горюю.
2003
9 августа. К 210-летию Екатеринодара переиздали в роскошном виде “Наш маленький Париж”. А меня не оставляет мечта о написании п p и л о ж е н и я к роману. Она зародилась в 1990 году после встречи в Америке с русскими. Не продолжение написать, а приложение. Хотя кто-то может перейти из романа и в это повествование: автор, ну и, например, Лисевицкий. Роман заканчивается 82-м годом; хочется оставить след современного города. Счастье — это уже сама жизнь, наша единственная жизнь, век человеческий; постоянное ощущение этого дара Божьего должно внушать тебе поведение благородное, доброе, смиренное. Славить жизнь, несмотря на то, что к ней прибавляются печаль, безысходность из-за всяких государственных переворотов, катаклизмов и всяких общественных несчастий…
2004
Февраль. “Ну напиши, — уговаривал я его много раз. — У тебя так вкусно дышит текст. Такой хороший слог. Ты всё чувствуешь и толкуешь по-русски. Нельзя, чтобы бумага так долго терпела графоманов. И есть что защищать. Смотри, эти волы пишут только для того, чтобы печататься и ходить потом на рынок за сметаной из станицы Елизаветинской и за салом из станицы Каневской. Кто скажет русскому человеку то, что надо сейчас сказать?”.