Сергий Радонежский не единственный образ, который явился ваятелю как духовный пророк, подсказавший путь развития России. Не менее показательно в этом отношении и обращение Клыкова к образу Серафима Саровского, памятник которому создан скульптором в преддверии народного Крестного хода, перенесения обретенных вновь мощей преподобного Серафима в Дивеево. То, что скульптор курянин, на одной земле с Серафимом Саровским рожден, имело, наверное, для скульптора значение — провиденциальным знамениям он не был чужд. Путь духовных исканий его отразился во всем скульптурном образе святого Серафима, представленного в простом крестьянском платье на коленях молящимся на камне. Сосредоточенное, доброе и спокойное лицо и руки, возведенные к небу. Нет, в этом жесте не только и не просто мольба, в этих руках — сила, готовность обнять и защитить весь род людской, принять на себя беды, тяготы народные. Всего лет пять прошло с того дня, как встал памятник на земле русской, предстал пред взором людским в молитве своей Серафим Саровский, а в сознании народном живет уверенность, что так и было всегда, настолько прочно изваянный образ вошел в наше сознание, как будто всегда слышали и знали слово святого Серафима: “Истинная же цель жизни нашей состоит в стяжании Святага Духа Божьяго… Господь ищет сердца, преисполненные любовью к Богу и ближнему… Что же может быть выше всего на свете и что драгоценнее даров Духа Святаго, ниспосылаемых нам свыше в таинстве крещения, ибо крещенская эта благодать столь велика и столь необходима, столь живоносна для человека, что даже и от человека-еретика не отъемлется до самой его смерти, то есть до срока, обозначенного свыше по Промыслу Божию для пожизненной пробы человека на земле — что-де он в этот Богом дарованный ему срок при посредстве свыше дарованной ему силы благодати сможет совершить”.
Вглядимся в лицо художника. Удлиненный овал аскета, прямые, тщательно высеченные правильные черты. Высокую крепкую шею венчает красивая голова с чистым, открытым лбом и ровной линией бровей. Просто, по-мальчишески пострижены непокорные волосы. Прямая, словно стрела, линия красивого носа, глубокий пронзительный взгляд цельного, прямого, открытого человека.
В нем светится порода родового славянского корня, как в том внутренне собранном и готовом к бою образе Александра Невского, созданном кистью Павла Корина. Известно, суть личности художника нужно искать в его работах. Выйдя из Суриковского училища, он участвовал в создании скульптурной группы, украшающей фасад Театра кукол им. Образцова в Москве, тем самым показав, что не чужд современным веяниям в искусстве, широк во взглядах и поисках новых форм. То же сказалось в образе Гермеса, венчающего шпиль, установленный на площади перед Международным торговым центром в Москве. Работа молодого скульптора была отмечена Государственной премией СССР. Тогда многие искусствоведы, сразу же отметившие появление незаурядного дарования, находили в стилистике его работ проявление неоклассики, считали продолжателем направления, появившегося в Италии как протест разрушительным нововведениям начала XX века. Это направление, захватившее многих европейских художников накануне Второй мировой войны, безусловно, проявилось и в России. Глубочайшая трагедия, пережитая человечеством в ходе войны, не могла не поставить историко-художественные процессы в самую прямую связь и зависимость от последствий этой катастрофы.
И все же об истинном рождении русского ваятеля, творческим дыханием которого “опален” конец XX века и переход в третье тысячелетие в истории русского искусства, мы можем говорить с того дня, когда созрела в нем идея, воплотившаяся в скульптурном портрете Сергия Радонежского.
Те, кто предполагают в Клыкове человека железной воли и безрассудного творческого напора, глубоко ошибаются. Да разве можно так воспринимать автора вдохновенного, овеянного поэзией хотя бы памятника святым просветителям Кириллу и Мефодию?! А Батюшков в Вологде? А Бунин? А Рубцов? Скульптор умел воспеть восхищение русскими талантами. Это памятники человечности и духовной зрелости народа. Сколько простора мысли, сколько смиренного понимания и мудрости в лицах просветителей и творцов, сколько благородной красоты и мягкости в линиях памятников, отражающих душевную чуткость их создателя!
Ушел Вячеслав Клыков. “Сильные мира сего” уже не встретят его испепеляющего взгляда, не столкнутся с его непреклонностью и волей. Да, он великий русский художник. Но не потому, что это признали теперь после смерти даже его политические противники и ярые открытые враги. Он велик, потому что умел слышать музыку народной души.
Это важно понимать, иметь в виду, когда мы пытаемся представить образ скульптора во всей полноте его эстетической, нравственной, гражданской и общественной сущности. Когда задаешься вопросом, откуда пришла к нему политическая позиция убежденного пропагандиста триединства “Православие, самодержавие, народность” в современной действительности, приходишь к выводу, что это его личный ответ на лживость и предательство властью интересов народа. Это реакция страдающего человека из-за безответственности и презрения власти к народным нуждам.
Но задумаемся: какой крестный путь духовных исканий прошел деревенский паренек с горячим сердцем из курского села Мармыжи?! Он родился в 1939 году перед самой страшной в мире войной, едва осознав себя, пережил леденящий душу ужас наступавшей фашистской оккупации. “Какая война была, сколько людей полегло!” — вспоминает в документальном фильме Николая Ряполова мама Вячеслава Клыкова Лидия Тимофеевна, которая так и жила до самой кончины в родном селе, где похоронила мужа-фронтовика Михаила Васильевича и куда привезли нынче останки Вячеслава Михайловича Клыкова его родные, чтобы предать родной земле. Сюда, в родные его Мармыжи, что всего в ста километрах от третьего ратного поля России — Прохоровского, — постоянно приезжал Вячеслав Клыков с братом. Он свято хранил память детства. Лидия Тимофеевна вспоминала, как бежала с детьми под шквальным огнем фашистских пулеметов, как они расстреливали русских женщин: “Этому было пять с половиной, этому — два с половиной… Ножечки попухли у них. У меня тоже. Но дошла, своих детей спасла, слава Богу, над ними не издевались, да и надо мной тоже…”. Вот он, голос самого “непокорного в мире народа”. Народа, способного в нечеловеческих условиях сохранять чувство собственного достоинства. “Дать им шнапсу и табаку, сколько они пожелают, и МУЗЫКУ (к этому понятию “М У З Ы К И” мы еще вернемся!) в неограниченном количестве, только к умственной работе приучать их не следует, школы — только начальные…” — читает диктор документальный текст фашистских инструкций за кадром в фильме Ряполова. А перед глазами зрителей на экране колышется привольная степь без конца и края, кивают головками ромашки, и заходится сердце светлой радостью, и глядя на этот покой, слышишь дыхание родного русского поля. Это Прохоровское поле сегодня.
Может быть, Вячеслав Клыков как личность и осознал себя в то суровое время послевоенной разрухи. Покалеченные воины-односельчане возвращались в родные села, на пепелища, оставленные оккупантами. В 1944 году вернулся домой после тяжелого ранения отец. Солдатом он прошел две войны — финскую и Великую Отечественную, дошел до Кенигсберга. Первыми его рассказами были солдатские воспоминания о маршале Жукове, о маршале Рокоссовском. “Я потом понял, — вспоминал Клыков уже в зрелые годы, став всемирно известным русским скульптором, — если простой солдат по горячим следам сразу после войны так говорил о них, значит, это было истинное признание”. Взрослея, обдумывая рассказы отца и солдат-односельчан из родной деревни, голодая вместе с ними и видя, как один за другим умирают самые дорогие ему люди, он твердо решил еще ребенком, что обязательно станет человеком, которому по силам защитить свой народ. Он так хотел, чтобы люди, которых он любил всей душой, наконец зажили по-человечески. И он стал жадно искать ту нравственную опору, на которой “сделает себя” и свою жизнь. Русская история и духовное богатство русского искусства подсказали ему, что опора эта — в православии: в нем оживали рассказы родной бабушки из детства о святых Сергии Радонежском и Серафиме Саровском. Такими же, кто не жалел жизни ради простого человека, народными заступниками, были в рассказах отца и маршал Жуков, и сталинские маршалы.