Часто, видя, как в фильмах показывают бомбежки, просто диву даешься: почему-то все, даже военные, бегают под пулями и бомбами и все время что-то кричат… Да чепуха все это! Бывало, как рванем в сторону от дороги, едва только появятся вражеские самолеты, и замрем — каждый в своей ямке, ложбинке, кто куда успел добежать до первого свиста бомбы. И нельзя ни в коем случае прятаться под разбитый танк: под ним иссечет осколками, они от днища рикошетируют.
Коль уж зашла речь о танках, то атаку их я видел всего лишь одну. В октябре 1941-го в наш Гусинец вступила вдруг танковая колонна. Из распахнувшихся тут же люков выскочили форсистые, в черных комбинезонах и белоснежных шарфах из парашютного шелка, “панцерзольдаты” фюрера… с палками в руках. Ко всеобщему изумлению, они, ловко рассыпавшись в цепь, начали охоту на… кур. Затрещали заборы, испуганно закудахтали пернатые. Через несколько минут с вязанками окровавленных тушек танкисты нырнули в люки; взревели моторы и, обдав улицу едким дымом, колонна ушла на восток…
Расскажу об одной курьезной истории, услышанной мною от знакомого, заслуженного боевого летчика. Где-то в конце 1944 года с нашего прифронтового аэродрома то и дело стартовали штурмовики Ил-2 с заданием: уничтожить большой железнодорожный мост, от которого зависело выполнение крупной войсковой операции. Задание было столь важным, что за ним следили Генштаб и лично Сталин. Однако немцы создали вокруг моста сильную ПВО, и наши несли немалые потери. Однажды перед очередным вылетом оказалось, что экипаж одного из штурмовиков не в комплекте: не хватало стрелка для хвостовой турели — сзади Ил-2 оказался уязвим, и в новой его модификации предусмотрели такого рода защиту. “Эй, сержант Г.! — крикнул командир проходящему мимо бойцу аэродромного обслуживания. — Давай живо в кабину!” — “Да я… никогда”, — растерялся тот. “Ничего страшного. Сядешь, пристегнешься ремнями; если немецкий самолет появится, нажмешь на гашетку или хотя бы просто поводишь пулеметом из стороны в сторону”. — “Я же…” — “Разговорчики! От винта! По машинам!” И сержант аэродромной команды, ни жив ни мертв, уже в воздухе. И надо ж было случиться такому, что именно этой машине удалось прорваться к мосту и уничтожить его — да еще вместе с движущимся по нему немецким составом!
Обрадованное начальство представило экипаж к наградам: пилота — к ордену Красного Знамени, штурмана — к Красной Звезде, а сержанта Г. — к медали “За отвагу”. Вышло так, что коль операция была под личным контролем Сталина, то и представление попало к нему. Верховный взялся было за перо, но тут остановился на кандидатуре Г., прочитал его имя, отчество, пробежал анкету. И улыбнулся: “Геббельс утверждает, что евреи у нас нэ воюют, а по тылам отсиживаются. А вот мы им и покажем”. И напротив фамилии Г. вычеркнул “За отвагу” и вписал: “Герой Советского Союза”.
Когда документы пришли в полк, там, конечно, все обалдели. Не растерялся лишь сержант Г. Быстро подал рапорт о поступлении в училище. Пока его окончил, и война закончилась. И стал Г. писать книжки о героях. О таких же, как и он сам…
Взгляд на мир из дома на Старой Смоленской дороге трудно представить без хозяйки дома — моей матери Пелагеи Никоновны, простой русской женщины со скромным дореволюционным начальным образованием (она родилась в 1891 году), но очень начитанной.
Наше отношение к матери выражалось в полушутливой формуле: “Мы — Полины дети”.
Мать всегда стремилась обогатить нашу речь. Кое-что из этих богатств она донесла нам из своего детства. “Давно, еще до революции, мы, малюсенькие босоногие девчонки, — рассказывала она, — добудем на всех с полкопейки и важно шествуем в лавку местной торговки, бабки очень неприветливой. Тянем на себя в несколько ручонок дверь, внутри звенит колоколец, и хозяйка выходит “встречать покупателей”. Но, не желая возиться с такой “клиентурой”, пришедшей всего лишь за горсточкой леденцов, рявкнет, бывало, на нас: “Нечего вам тут делать! Идите, идите отсюда, облезлые морды!” Последнего эпитета мы удостаивались, видно, из-за своих облупленных от солнца носов, ну да еще нашего общего несолидного антуража”.
Это выраженьице уже давно в нашем домашнем лексиконе. Если зайдет речь о каких-нибудь несерьезных, не заслуживающих внимания людях, то тут уж без “облезлых морд” не обойдешься.
Утверждают, что у каждого человека бывает в жизни свой “звездный час”, что бывает даже “звездный час человечества”. А мой “звездный” вместился, пожалуй, в одну минуту.
В ночь на 1 сентября 1943 года немцы в деревне Лукьянинки, где мы тогда оказались, как-то странно засуетились, забегали возле машин, а к утру даже развеялся запах их синтетического бензина. Потом вместе с приходом ясного, солнечного дня установилась непривычная тишина.
Я побежал за околицу и через перелесок к возвышенности — чтобы лучше увидеть округу. И тут я увидел их. Двое с автоматами за спиной, не видно — какими… На плечах погоны. Тянут катушки с проводом… Постой, да на них же… гимнастерки, наши, родные, защитные. И не “горгочут”, а говорят по-русски! Боже, да это же на-а-а-ши!!!
Дальше, честное слово, я мало что помню. Лишь ту самую мою “звездную минуту”, когда один из бойцов, слегка курносоватый, с ямочками на щеках, как-то по-особому ясно, светло улыбнулся мне и озорно подмигнул: “Ну что, парень, живой?”
На следующий день мы уже были в нашем доме на Старой Смоленской дороге. И сразу же услышали: “мяу!” Нас ждала наша любимая отважная Катя. Тоже живая.
Значит, будем жить…
Мозаика войны
Последние бои
Взятие Парижа явилось апогеем русской славы… Донские маштачки пили воду Сены, а праправнуки нарвских беглецов и полтавских победителей, сыновья рымникских чудо-богатырей, разгромив Европу, стали биваком на Елисейских полях!..
А. А. Керсновский.
“История русской армии” в 4-х томах.
Москва, “Голос”, 1992, т. 1, с. 293.
По берлинской мостовой
Кони шли на водопой.
Шли, потряхивая гривой,
Кони-дончаки.
Распевает верховой:
“Эх, ребята, не впервой
Нам поить коней казацких
Из чужой реки…”
Казаки, казаки.
Едут, едут по Берлину
Наши казаки.
Из популярной советской песни
На одной из дорог, ведущих к Берлину, обратил я внимание на экипировку проходившей мимо нас кавалерийской бригады: впереди генерал в черной бурке на плечах, кони в эскадронах подобраны по масти, кавалеристы в казачьей форме с клинками и автоматами — все в новеньком. Подумалось: красиво идут, только чересчур чистенькие, не воевать приготовились, а гарцевать по улицам Берлина…
Поколесив в пригородах, выехали на автостраду Берлин — Фюрстенвальде, идущую от фашистской столицы в юго-восточном направлении. Нас удивило, что “студебекеры” повернули не к Берлину, а в сторону Фюрстенвальде. В окрестностях этого местечка войсками 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов была окружена армия численностью порядка ста тысяч человек. Предпринимаемые немцами попытки вырваться из “котла” и прийти на помощь обороняющим Берлин не увенчались успехом.
Войска, блокировавшие окруженную группировку противника, согласно показаниям пленных, со дня на день ожидали массового прорыва кольца окружения. Советское командование стягивало к Фюрстенвальде большие силы, создавало мощный артиллерийский заслон. И вот в последних числах апреля, в полночь, десятки тысяч немецких солдат и офицеров вслед за танками устремились по направлению к автостраде, ведущей в Берлин. Наша артиллерия, “катюши” били беспрерывно до утра. Мы, связисты, оказались в роли пехотинцев: вели огонь из стрелкового оружия по бегущим фашистам. С рассветом канонада стихла: из леса на опушку стали выходить группами и в одиночку солдаты и офицеры с поднятыми руками. Только на нашем участке оказались плененными свыше пятнадцати тысяч человек. Окруженная группировка немцев юго-восточнее Берлина была полностью ликвидирована. Мне, человеку, повидавшему многое на дорогах войны, подобного побоища наблюдать не приходилось: лес был буквально иссечен снарядами, искореженная военная техника, перевернутые мотоциклы и убитые в два, а в некоторых местах в три ряда — люди шли волна за волной, по трупам павших…