Качества японского ружья офицеры хвалят. Я этому тоже плохо верю. Во всяком случае, солдат приучают к новому ружью. Я думаю, что дрянной ножевой штык — неважный в Японии, где не любят штыкового боя, — у нас аукнется огромным недостатком, ибо у нас сплошь и рядом только и выезжают на штыке.
Итак, на позициях все обстоит благополучно. Но в наступление наше там не верят — потому что теперь слишком сильны снега, а когда пойдет таяние, то разлив Двины помешает. Значит — только после марта можно наступать. […]
Но зато вот чем порадовал меня Шечков: подарил мне книгу Karppe “Etude sur les origines et la nature du Zohar”, которую раньше дал мне на прочтение. Вот уж спасибо. При нынешней трудности (из-за войны) получить книги — это прямо спасибо. А я-то над ней сидел, сколько выписок наделал: целых три тетрадки. Выходит — зря трудился. Впрочем, не совсем зря, п. ч. при чтении с выписками книга всегда хорошо изучается. А для меня — самый Зогар довольно известен, но целая половина книги, 306 страниц из 592, о еврейском мистицизме была почти terra incognita. Так не мешало повнимательнее проштудировать.
[…]
8 янв[аря]
Сидел дома, только выходил к переплетчику Левкину отдать в переплет Зогар Karppe. Отдал со страхом: а вдруг пропадет? Уж очень трудно нынче с книгами.
Ужасная вещь эта Каббала! Пришлось во множестве мест переписывать мою рукопись, которую я уже считал готовою. И даже теперь, хотя вообще я уверен в точности моего изложения, но есть места, где я недоумеваю — о точном отношении “Сефиротов” к “мирам” разного бытия. Конечно, сами каббалисты толкуют различно, так что бесспорного, пожалуй, и нет в этой области. Но самое главное — это страшная скудость данных о практической Каббале. […]
[…]
26 января
Моя работа совершенно “заколодила”. Сердце пусто, празден ум. Впрочем, сердце не пусто, а наполнено каким-то давящим чувством. Россия меня убивает. Ну каждый день — какая-нибудь чепуха в государственной и общественной жизни. Разнузданная алчность аппетитов становится все наглее и своим видом развращает всех. Уже, кажется, лучше бы газеты молчали, а то все привыкают к мысли мошенничать и грабить. Из разоблачений не получается ничего, кроме доказательства безнаказанности спекуляций. Расправа судебная, медленная, вялая, не имеет никакого оздоровляющего действия. Распоряжения администрации постоянно неудачны, нередко просто глупы. Да и какими им быть, когда правящий персонал тасуется чуть не ежемесячно. Не понимаю, как можно это не сознавать.
И этакое внутреннее разрыхленное, распадное, деморализующее — во время страшной, опаснейшей войны. Я очень опасаюсь, что немцы весной опять нас будут так же бить, как в прошлом году. И что выход? Его нет. Нужно правительство. И нет никакой надежды, что оно будет когда-нибудь составлено. Разве после войны… Но тогда уже поздно.
9 февраля собирается Дума. Но что она может сделать? Ее необходимо собрать, потому что власть совершенно дискредитирована. Но Дума не может изменить состава власти, да и не сделала бы, и непременно войдет в принципиальную политику. Господь нас отдал на расхищение всем злым силам, и только силам добра нет доступа к власти.
Вот Штюрмер… может быть, он и недурен, но долго ли и он усидит? О нем близко знающий А. А. Тихомирова16 говорил, что он очень православный человек и вполне понимает значение твердых социальных устоев. И однако он знаком с Распутиным и угощал его у себя завтраком: значит, отношения интимные. Без этого Распутина никакое дело не обходится. Питирим, его ставленник и протеже, пустился в высшую государственную политику. Того гляди — Варнаву привлекут в Синод… Чего тут ждать? Гнетущие впечатления, и настроение такое, как сказано в Писании: “Будут издыхать в ожидании грядущих бедствий”. Какая тут работа пойдет на ум? […]
[…]
27 февраля
[…] Мне даже надоело размышлять и беседовать с самим собой об одном и том же безысходном вопросе — о войне и о судьбах России. Но что делать? Как избавиться от этого кошмара, давящего тебя днем и ночью? Нет сил примириться с гибелью родины, а между тем перед всеми умами стоят самые грозные предвидения.
Во-первых — исход войны.
Теперь, кажется, уже нет ни единого человека, верующего в возможность победы. Наше положение на войне решительно всем кажется безнадежным. Совершенно ясно бедствие армии. Отсутствие военных дарований видно ясно. Невозможно не видеть бесталанности генералов, скверного качества офицеров — и наконец даже солдат. Хотя солдаты при хороших офицерах могли бы быть хороши, но при таких начальниках — плохи. Масса сдающихся в плен поражает всех. Итак, даже полная военная катастрофа не удивила бы, а успех возможен только при какой-нибудь не от нас зависящей и не предвидимой случайности.
Еще хуже дело внутри. Неуменье устроиться грозит голодом и истощением сил не Германии, а нам. Наглая спекуляция, общее мошенничество, какие-то непонятные скупки всего, от хлеба до железа, проводимые евреями, наполняют тревогой. Черви и бактерии разъедают все тело России.
Но что будет, когда кончится война, со средним благополучием, без разгрома России?
Тогда, по общему ожиданию, произойдет внутренний разгром в форме некоторой пугачевщины. Настроение солдат в этом отношении тревожное. Они после войны будут “бить господ”, как они выражаются, забирать землю и имущество. Крайне распространено мнение (вероятно, распространенное немецкими пособниками и нашими революционерами), будто бы Россия объявила войну, а не Германия, и что война нужна собственно “господам”, которые теперь и наживаются… Вот после войны с ними-то и будет расправа. А усмирять пугачевщину нечем, солдаты — это сами же “мужики”, своих стрелять не станут. Это разговоры солдат в больницах.
Весь наш верхний класс, дворянский и промышленный — ловкий на всякое хищничество, — лишен идеи, самосознания, идеалов. Энергии нигде нет. Бороться энергично не может ни с кем. При опасности каждый будет спасаться сам, не заботясь о гибели других, а потому все составляют легкую добычу каждого свирепого и энергичного врага.
Авторитета не существует. Духовный провален и опозорен, и все больше падает в глазах народа.
Авторитет царский, конечно, все-таки еще крепче, но подорван и он. Особенно помрачен он Гришкой.
Говорят, государя непосредственно предостерегали, что Распутин губит династию. Он отвечает: “Ах, это такие глупости; его значение страшно преувеличивают”. Совершенно непонятная точка зрения. Ведь от того и гибель, что преувеличивают. Ведь дело не в том, каково влияние Гришки у государя, — а в том, каким его весь народ считает. Авторитет царя и династии подрывается именно этим.
Кстати сказать, этот Гришка, столь себя рекламирующий как необычная влиятельная сила, говорят, сам находится на службе у достойной компании — кн. Андроникова17, еврея Мануса18 и еврея Рубинштейна19. Эта компания дает директивы Гришке, дает ему задания, и он ей докладывает о своих действиях. Само собою разумеется, что эта деятельность имеет цели прежде всего грабительские, спекулятивные; но за сим вполне возможным считают, что через них может действовать и Вильгельм. Мануса и Рубинштейна называют первейшими мошенниками, а Андроникова — грязнейшею личностью. Утверждают еще, будто бы секретарем этой компании является Волынский20, писатель (настоящая фамилия — Флекслер), еврей, конечно, проповедовавший философию Канта…
[…]
9 апр[еля]. Великая Суббота
Вот с какими предупреждениями встречаем Пасху*:
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Московского Градоначальника
В последнее время в городе все больше распространяются слухи о каких-то готовящихся избиениях или погромах то поляков, то евреев, то просто людей состоятельных и разносе магазинов.
Полная необоснованность подобных слухов наводит на мысль, что распространяются они людьми злонамеренными, с целью сеять тревогу, раздражать возбужденное настроение масс и обострить восприимчивость к действительным противозаконным выступлениям. Свидетельствуя, что меры к сохранению порядка и к мгновенному прекращению всяких попыток к его нарушению мною приняты, напоминаю, что распространение ложных слухов, возбуждающих тревогу в населении, обязательным постановлением командующего войсками Московского военного округа карается заключением в тюрьме на срок до 3 месяцев или денежным штрафом до 3000 рублей и что впредь взыскания эти будут мною наложены в высшей мере.