Уже тогда подумалось: только ли по умершему ревела женщина? Ведь что греха таить: немало обид претерпела она от него, пьяного… И вот он ушёл… Избавил от необходимости слышать его пьяный бред, брань — и самого, и собутыльников… И слава Богу, казалось бы… Ан, нет, она ревёт, грабает пальцами свежую землю, которую лопатами начали уже обрушивать на гроб… Ревёт, конечно же, и по нему: жизнь прожита долгая, и были в ней не одни горести. Хотя горестей — это видел даже я — выпало на её долю намного больше.
Память о прожитом и захлестнула, видимо, её душу в это мгновение. Она ревела по той жизни, какая у неё могла быть, но… её не было. И слышалось в этом рёве проклятие тем, кто лишил её этой жизни, кто отгружал и отгружал в её вымирающую деревню тысячи, десятки, сотни тысяч бутылок с погибельным пойлом.
Но вот на месте могильного провала земля сначала выровнялась, а потом поднялась бугорком, наскоро ухлопанным с боков лопатами. Елена Николаевна, проглотив очередную таблетку, затихла, окаменела. Она сидела на освободившейся табуретке, упершись неподвижным взглядом в могилу, сложив на коленях руки. Леонид и Сергей — сыновья покойного (только двое из шестерых) извлекли из-под ближней ёлочки сумку, достали из неё бутылки с весёлой наклейкой “Русская” и принялись разливать в стаканы, чашки, кружки.
— Ну, помянем батю, — сказал Леонид, когда всем уже было налито, и первым опрокинул стакан… Махнул тыльной стороной ладони по губам и, чуть помедлив, стал наливать по второй.
Валентин Баклушин, пришедший на похороны из посёлка лесников и числящийся там по кузнечному делу (учился у Ивана Васильевича), очень серьёзно, как о предстоящем подвиге, сказал:
— Я дяде Ване железную могилу скую.
— Как… железную? — не понял я.
— Очень просто. Есть оцинкованное железо. Из него и выкрою… Чтобы все видели: кузнец тут лежит!
На другой год я навестил могилу крёстного. Баклушин слово сдержал: могила была “железной”. Но самого его в живых тоже уже не было. Болел той же болезнью, что и мой старикан. Правда, не так долго: умер 43 лет…
Среди русских художников
Ольга Павлова, Екатерина Яковлева Искра — в крещении Александра
В конце прошлого года мы простились с замечательной, тонкой лирической художницей и иконописцем, редкой душевной красоты человеком — Искрой Андреевной Бочковой (в крещении Александрой).
Как человек живет, так и умирает: Искра Андреевна удостоилась торжественного отпевания в храме в честь Вознесения Господня у Никитских ворот (Большое Вознесение), где провел громадную реставрационную работу её муж, заслуженный художник Российской Федерации Алексей Валерьевич Артемьев. Отпевание совершили настоятель храма протоиерей Владимир Диваков, наместник Сретенского монастыря архимандрит Тихон (Шевкунов) с собором духовенства. В своем слове отец Тихон сказал:
— Мы прощаемся с праведным человеком, рабой Божией Александрой, Александрой Андреевной, бабой Саней; по-разному ее называли, но это был человек, который сыграл огромную роль в жизни церковной Москвы последних десятилетий. Происходило это совсем незаметно, ненавязчиво, всегда искренне, всегда смиренно, но очень-очень многие в Москве благодарны Александре Андреевне и за духовную помощь, и за советы, и за молитвы, и за то, что она просто — и в трудную минуту, и в радостную минуту — оказывалась рядом и помогала самим своим существованием, самим тем, что она веровала во Христа, была верной, искренней дочерью Православной церкви, всегда радовалась, всегда была готова к молитве. Никогда я не видел её ропщущей, всегда она искренне, от души внутренне благодарила Господа Бога. “Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за всё благодарите”, — заповедовал нам апостол. Наверное, Александра Андреевна не каждый день перечитывала эти слова, но жизнью своею она являла силу и действие этих слов апостола.
Она была важна для многих, многих из нас. И её соприсутствие в церковной Москве все равно, глубоко убежден, останется. Она умерла очень правильно: пострадала мужественно и терпеливо, перенесла то, что было суждено ей Господом, соборовалась, причащалась Святых Христовых Таин, отошла, примирившись и попрощавшись со всеми.
Конечно же, по-человечески такого человека всегда будет не хватать. Для нас это, конечно, утрата. Но для нее самой, глубоко верю в это, ее жизнь, и смерть, и пакибытие — это одна нескончаемая дорога к Богу. Сегодня на панихиде мы слышали удивительные слова: “Мне последующие верою, — говорит Христос усопшей, — придите насладитеся, я же уготовал вам почестей и венцев небесных”.
Александра Андреевна потрудилась за свою жизнь и как мать, и как бабушка, и как друг, и как жена, и как христианка, и мы веруем, что Господь мирно приведет её в Свое Небесное царство, к которому она так стремилась и о котором она знала уже при этой жизни. Царство ей Небесное и вечный покой.
Являясь членом Московского союза художников, Александра Андреевна принимала участие в ежегодных весенних и осенних выставках, представляла на них свои тихие, нежные, внутренне спокойные, умиротворенные работы — пейзажи, которые так контрастировали с её энергичным характером. Александра Андреевна активно участвовала в организации выставки, посвященной 1000-летию Крещения Руси в 1988 году, проводимой Союзом художников. По благословению митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима в этой работе принимал участие сотрудник Издательского отдела Московского Патриархата Георгий Шевкунов — ныне архимандрит Тихон, наместник Сретенского монастыря в Москве.
Художница всегда ценила и восхищалась работами своих коллег. Когда умерла Татьяна Козлова-Штейнбах, Александра Андреевна устроила её посмертные выставки в России и за рубежом, определила её картины в музеи и организовала издание буклета, посвященного её творчеству.
Когда была закончена реставрация иконы “Преподобный Серафим Саровский в молении на камне” письма священномученика митрополита Серафима, которая находится в храме во имя пророка Илии, что в Обыденском переулке, Александра Андреевна сообщила об этом в Издательский отдел Московского Патриархата, чтобы провели фотосъёмку, и этот уникальный фотоснимок был напечатан во многих изданиях. Сама же Александра Андреевна много раз обращалась к образу преподобного Серафима в своём творчестве. Последний образ преподобного она создала за месяц до своей кончины — в сиянии солнечных лучей среди колосящегося поля.
Александра Андреевна любила своё Отечество — Россию, святую Православную церковь. Она приложила много усилий, чтобы был открыт храм во имя Живоначальной Троицы в Троицком-Голенищеве, написала и пожертвовала в этот храм икону митрополита Киприана, святителя Московского, а её муж, Алексей Валерьевич Артемьев, написал для храма икону святителя Тихона, Патриарха Московского и всея Руси.
Когда открывали храм во имя Святителя Николая Чудотворца в Клепиках, Александра Андреевна организовала выставку-продажу картин московских художников, сборы от которой пошли в пользу этого храма. Выставка проводилась в Выставочном зале на Кузнецком мосту, экспозиция была открыта в течение двух недель. Такую же благотворительную выставку-продажу картин она организовала, когда открывали храм во имя Живоначальной Троицы в Троицком-Голенищеве.
Художницу отличали острый, проницательный ум, яркая, живая речь. Обладая огромным даром любви и даром рассудительности, проникновения в истинную сущность человека, Александра Андреевна умела вдохновить людей на какое-либо благое начинание, вселяла уверенность и спокойствие в тех, кто был рядом с ней. Её любовь принадлежала прежде всего мужу, дочери, внукам и правнукам; хватало её и на друзей и всех тех, кто нуждался в помощи и поддержке. Она не раз организовывала пожертвования в Чечню, ездила с мужем на Север, возила гарное масло для лампад, помогала бедным храмам.
Следуя духу времени, её родители, коммунисты, назвали при рождении девочку Искрой в честь большевистской газеты “Искра”. Но она сама нашла путь к Богу через церковное искусство и стала глубоко верующим человеком, сильным духом — поистине искрой Божией.