Естественно, за многие столетия, в том числе и под воздействием внешних факторов, взаимоотношения Земли и власти менялись. Главным из них, по мнению профессора, была тяжелая, затяжная борьба с монголо-татарским игом. Сейчас многие любители истории, да и некоторые историки считают, что иго было лишь чередой незначительных набегов, которые никак не повлияли на эволюцию общественных отношений. К сожалению, это не так. Достаточно открыть русские летописи, и предстанет картина “потоков крови, деградации всех сфер жизни, многовекового ограбления и истребления наиболее активных элементов народа (в том числе и после освобождения от ига, в XVI-XVII веках постоянных набегов)”**.
В конце XIII в. Серапион, епископ Владимирский, с болью и горечью писал о разоренной и униженной завоевателями Руси: “Наше величие смирилось; красота наша погибла; богатство наше пошло в прибыль другим; нашим трудом воспользовались поганые; наши земли стали достоянием иноплеменников. Мы стали поношением для живущих на окраинах нашей земли, стали посмешищем наших врагов; мы навели на себя гнев Божий как дождь с неба”. Народные предания и песни сохранили память о тяготах монголо-татарской дани: “У которого денег нет, у того дитя возьмет; у которого дитя нет, у того жену возьмет; у которого жены нет, того самого головой возьмет”. В результате нашествия и ига были уничтожены процветавшие ранее города (названия многих городищ, открытых археологами, нельзя даже восстановить по летописям), вместе с угнанными в плен мастерами исчезли многие виды древнерусских ремесел.
Поэтому столь резко выступил А. Г. Кузьмин против “евразийских” построений Л. Н. Гумилева, в которых утверждался положительный характер монгольского завоевания для Руси. Многие уважаемые историки, специалисты по другим периодам и регионам, принимали такие выводы за чистую монету. В статьях Кузьмина было ярко показано, что эта версия держится лишь на искажении и приукрашивании свойственной Л. Н. Гумилеву “поэтизации” исторических фактов.
Прекрасный знаток древнерусской культуры и письменности, Кузьмин был убежден, что именно татарское иго обусловило тот факт, что “перераспределение властных полномочий от Земли к власти стало практически неизбежным: других путей освободиться от ига не было”. В ходе многовекового монголо-татарского ига, когда князь и княжеские дружины были единственными защитниками от врага, начало формироваться сохранившееся ныне двойственное отношение к власти: “царь” всегда хороший (только не ведает, что творится вокруг), а “бояре” плохие*. Да и столетия подчинения чужеземцам оказали влияние на становление русской ментальности. В этом и нужно искать корни пресловутого русского долготерпения, когда в условиях самого невыносимого гнета народ продолжает раболепствовать перед батюшкой-царем.
Если до становления Русского централизованного государства все же сохранялся определенный баланс сил между Землей и властью, то с конца XV в. эта система начинает давать трещину. Закрепить произошедшее объединение русских земель без мощной социальной опоры было невозможно. И такой опорой, как известно, стало служилое дворянство, кровно заинтересованное в сильной центральной власти. Общинное самоуправление все более отодвигается на низший уровень, ограничиваясь крестьянским миром и городским посадом. Мир решает только свои собственные вопросы, и в его рамках сохраняются те формы демократии, которые были характерны и для ранней славянской общины.
Неизбежные противоречия между Землей и формирующимся дворянством — основной опорой власти, централизации и целостности государства, можно было снять разными путями. Именно необходимость диалога между обществом и государством, как писал А. Г. Кузьмин, вызвала к жизни с середины XVI в. практику земских соборов, на обсуждение — точнее, утверждение — которых выносились те или иные важные вопросы. Обычно Москва устанавливала, сколько делегатов должен направить тот или иной город. “Третье сословие” приглашалось в тех случаях, когда речь шла о финансовом обеспечении каких-то военных мероприятий. Здесь были представлены интересы той и другой стороны в масштабах объединенной Руси. Однако в итоге Иван Грозный в силу имперских амбиций и ряда других субъективных факторов попытался решить данные противоречия категорически в пользу дворянства. Это и стало одной из основных причин Смутного времени, поставившего Московскую Русь на грань распада.
“В трудные годы Смуты, когда верхи своей корыстной и бездарной политикой развалили страну и сами спровоцировали иностранную интервенцию, именно Земля и земские соборы сыграли большую конструктивную роль, собрав и укрепив разрушенное государство. Земский собор 1613 г. был наиболее представительным и правомочным. На нем присутствовали делегаты от черносошного крестьянства и казачества. Достаточно широко обсуждался и вопрос о пределах царской власти. В течение ряда лет земские соборы обсуждали все важнейшие вопросы. Но инициатива их созыва оставалась за правящими кругами и, укрепившись, самодержавие перестало к ним обращаться”*.
До конца XVII века Земля и власть более или менее мирно взаимодействовали, соприкасаясь друг с другом только по важнейшим государственным вопросам. Но к этому времени обозначился и другой мощный фактор, определивший некоторые особенности русского национального характера. Процесс закрепощения крестьянства начался в конце XV века и был связан со становлением служилого сословия — дворянства, которое должно было стать опорой рождавшегося централизованного государства. Но если существовавшие до этого система кормлений и монастырское землевладение не были вторжением в традиционные права Земли, то раздача земель военно-служилому сословию шла за счет натиска на крестьянские земли (так называемые черные волости), до той поры платившие лишь государственные налоги. А к XIX веку, со становлением капиталистических отношений и неизбежным усилением эксплуатации, крепостная зависимость фактически превратилась в рабскую, подобную рабству на Американском континенте.
Как пишет современный исследователь русского крестьянства Л. В. Данилова, “феодализм отличается от рабовладения… тем, что при феодализме низовая основа социального организма признается членами социума, в отличие от рабов и полусвободных”**. В самом деле, крепостных крестьян в России XVIII — первой половины XIX в. дворянская элита России отнюдь не признавала членами общества…
Крепостное право за много веков породило, с одной стороны, психологию покорности и фатализм людей, с рождения не знавших свободы, с другой стороны — инфантилизм, веру в то, что о тебе думает и заботится добрый барин. Весьма примечательно, что когда по указу 1803 г. о вольных хлебопашцах наиболее либерально настроенные помещики начали отпускать крестьян, то крестьяне одного из помещиков возмутились — а кто о нас заботиться станет? Такая тяга русского мужика к крепкому кулаку не раз давала о себе знать в нашей истории и позволяла удерживаться на “престолах” персонажам, деятельность которых была далека от общественных интересов.
В целом история России последних трех веков, несмотря на различия в формах правления и политических институтах, представляет собой единый процесс, развивающийся несколько по иной логике, чем в предшествующий период. De facto так называемое второе издание крепостного права началось с Петра I и носило не феодальный, а раннекапиталистический, связанный с товарностью хозяйства, характер.
Об этих трех столетиях А. Г. Кузьмин высказывался в разное время и в связи с различными темами, но всегда его оценки были очень емкими и точными. Именно при Петре, по его словам, “крепостное право в самом свирепом виде разольется по России, подавляя и Землю в целом. С общиной теперь мало считается и помещик-крепостник, и государственный чиновник. Но она остается прибежищем для угнетенных, и не случайно, что бегущие от произвола крестьяне опять-таки восстанавливают на новых местах примерно то же самоуправление (казачий круг как его специфический вариант).