Опасения за свои шкуры побудили сепаратистов сделать первый звонок министру обороны СССР Е. Шапошникову. Чтобы обеспечить себе безопасность, Ельцин, при согласии Кравчука и Шушкевича, объявил о его назначении главнокомандующим объединенными вооруженными силами СНГ.
Затем, в расчете на поддержку “в случае чего” извне, Ельцин срочно доложил о содеянном американскому президенту Дж. Бушу (старшему). “Сегодня в нашей стране произошло очень важное событие, и я хотел бы лично проинформировать Вас, прежде чем Вы узнаете об этом из печати”, — торжественно произнес Ельцин. Он подчеркнул, рассказывает Буш в своих мемуарах, что “Горбачев еще не знает этих результатов”. А завершил разговор Ельцин уж совсем по-холуйски: “Уважаемый Джордж, я заканчиваю. Это чрезвычайно, чрезвычайно важно. Учитывая уже сложившуюся между нами традицию, я не мог подождать даже десяти минут, чтобы позвонить Вам”.
По-моему, в этом разговоре как в зеркале отражается все ничтожество Ельцина как человека и государственного деятеля, всегда готового к любой подлости, интриге и предательству ради своих личных интересов.
И снова отрывок из книги А. Д. Шутова:
“Затем состоялся праздничный обед, во время которого Ельцин, ободренный словами Буша (идея “панславянского государства” ему нравится), надрался настолько, что ни о какой пресс-конференции, назначенной на 17 часов, не могло быть и речи. Она состоялась только в два часа ночи, причем Ельцина не сразу привели в чувство. Потом банкет, где Ельцин вновь быстро “дошел до кондиции”, упал на ковер и облевался”.
После этой выразительной сцены я позволю себе сделать краткое отступление. Некоторые читатели моей книги задают мне вопросы: почему же вы (имеются в виду политики) не остановили Ельцина? Ни в коем случае не снимаю ответственности с тех политиков, в чьих руках тогда была реальная власть. Мы ещё будем говорить об этом. И всё же, думаю, правомерен будет встречный вопрос: а почему же общество, избиратели мирились с т а к и м президентом?
Что до меня, то я не раз жестко сталкивался с Ельциным — и по вопросу разграничения полномочий между союзным и российским правительством, и по проблеме выбора общей стратегии развития страны. Более того, я вступил с ним в борьбу за пост президента РСФСР — как вскоре выяснилось, ключевой для судьбы всего Союза. Избиратели предпочли Бориса Николаевича. При том, что о его пьяных эскападах в Америке, мало чем отличавшихся от беловежских, было уже хорошо известно.
Если продолжать тему, можно было бы вспомнить и о том, что значительное число избирателей (большинство или нет — вопрос спорный) вновь проголосовали за Ельцина в 1996 году, когда его недееспособность была уже всем очевидна… Повторю: я говорю об этом не для того, чтобы снять ответственность с политиков, но для того, чтобы представить эпоху конца 80-х — 90-х годов во всём драматизме и сложности, порой неприглядной.
Но вернёмся к Беловежью.
Ельцин так спешил выбить кресло из-под Горбачева, что не стал обсуждать многие жизненно важные для России вопросы.
Совершенно не были защищены права русскоязычного населения в бывших союзных республиках. Обойдена проблема внешнего долга страны, составлявшего к тому времени 70 млрд долларов. Это тяжкое бремя Ельцин взвалил на плечи лишь одной обессилевшей России, несмотря на то, что заемные средства использовались всеми республиками. А, скажем, вопрос о Крыме можно было выпустить из поля зрения только спьяну или просто не имея царя в голове.
Вот что рассказал об этом Кравчук через восемь лет после разрушения Советского Союза, при получении награды за то, что в Беловежье “отстоял Крым за Украиной”. По его словам, сохранить Крым за Украиной “было легко: Ельцин сильно ненавидел Горбачева и для того, чтобы его убрать, готов был пол-России отдать, а не то что Крым”. Насколько сейчас известно, украинская делегация, когда она ехала в Беловежскую пущу, не сомневалась: Россия будет стремиться оставить за собой Севастополь. Украинцы были готовы. Они были готовы согласиться, чтобы и Крым отошел к России. Однако каково же было их удивление, когда Ельцин ни разу даже не упомянул слов “Севастополь”, “Крым”!
…Через четыре дня после событий в Беловежской пуще, 12 декабря 1991 года, Комитет конституционного надзора СССР отреагировал на Заявление глав трех государств и Соглашение о роспуске СССР с точки зрения законности этих актов. Было указано, что в соответствии с Союзным договором 1922 года Белоруссия, РСФСР и Украина, являясь одними из учредителей СССР, вместе с тем никакого особого статуса и каких-либо дополнительных прав по сравнению с остальными союзными республиками не имели. С того времени в конституционном законодательстве СССР стал действовать принцип равноправия союзных республик. Следовательно, Белоруссия, РСФСР и Украина были неправомочны решать вопросы, касающиеся прав и интересов всех республик, входящих в Советский Союз.
Более того, без ратификации беловежские документы не обладали и политической силой. В спешке разработчики соглашений и их подписанты даже не отметили необходимость такого подтверждения и не определили, в какой форме это должно произойти. Все зависело от того, в каком качестве рассматривалось Беловежское соглашение: то ли как межреспубликанский договор трех субъектов Союза ССР, либо как “международный” договор между двумя уже объявившими себя “независимыми” государствами — Украиной и Белоруссией, с одной стороны, и субъектом Союза, в состав которого на тот момент еще входила Россия, — с другой, или же как международный договор, заключенный тремя суверенными государствами.
Руководство Украины первым начало форсировать ратификацию Беловежского соглашения. 10 декабря 1991 года в повестку дня Верховного Совета республики был внесен вопрос о ратификации. Кравчук обвинил Центр в развале страны, в намерении вновь сконцентрировать власть в своих руках. “Кому-то хочется нас учить, — сказал он, — и заботиться о нашем народе больше, чем он сам”.
Верховный Совет Украины без обсуждения ратифицировал Соглашение, но с оговорками. Они состояли из 12 пунктов и скорректировали многие статьи документа. Например, “открытость границ” была сужена и сопровождалась отсылкой к будущим актам. Беловежским (его называют также Минским) соглашением предусматривалась “координация внешнеполитической деятельности”, а киевским вариантом — лишь “консультации в области внешней политики”. Существенное дополнение содержалось в формулировках о Вооруженных силах. Парламент Украины добавил слова: “Государства — члены Содружества реформируют размещенные на их территориях группировки Вооруженных сил бывшего Союза ССР и, создавая на их базе собственные Вооруженные силы, будут сотрудничать в обеспечении международного мира и безопасности…”. Речь шла, таким образом, о разделе Вооруженных сил СССР между республиками. Воспользовавшись этим, Кравчук объявил себя Верховным главнокомандующим Вооруженными силами Украины в составе трех военных округов и Черноморского флота, оставив в центральном подчинении лишь стратегические силы.
Беларусь юридически оказалась в несколько более сложном положении. Дело в том, что, в отличие от Украины, референдум о независимости здесь не проводился, что делало позицию Минска уязвимой с правовой точки зрения. 10 декабря состоялась сессия Верховного Совета Беларуси. После краткого сообщения Шушкевича об итогах работы глав трёх республик в Беловежской пуще неожиданно начались прения. Свои сомнения в том, надо ли утверждать соглашение о Содружестве, выразили и “правые”, и “левые”. Первые опасались “хитро поставленной ловушки”, которая, по их мнению, неизбежно заведет Содружество в прежнее унитарное государство. Вторые же имели в виду прямо противоположное: Содружество, полагали они, означает окончательный развал Союза и вызовет великий хаос в стране. Шушкевича упрекали в превышении полномочий. И все же, несмотря на то, что первоначально вопрос стоял лишь об одобрении концепции Содружества, многие депутаты потребовали немедленно ратифицировать Соглашение. Эта позиция победила, и 263 депутата при одном “против” и двух “воздержавшихся” проголосовали за ратификацию. Верховный Совет республики также денонсировал Союзный договор 1922 года.