Я долго не решался, но потом все-таки рассказал об этом сне Клыкову. Он промолчал, сделал вид, что пропустил мимо ушей, но что-то вроде тревоги промелькнуло в его глазах.
В конце жизни он стал еще истовее работать. По-прежнему самые разные люди шли к нему со своими тревогами, надеждами, идеями, бедами. Кто только не искал здесь ответа на мучающие вопросы — сербы, болгары, белорусы, ну и, конечно же, российские искатели истины. И не только люди искусства, но и политики и военные, не всегда согласные, а чаще и вовсе не согласные с властью. Как-то я столкнулся на лестнице с генералом Рохлиным. На мой молчаливый вопрос Клыков мрачно ответил: “Боюсь, что он подписал себе приговор”. Позже Клыков поставит на его могиле памятник…
К 140-летию со дня рождения великого русского патриота и реформатора П. А. Столыпина встал клыковский памятник в Саратове. Неистово работал скульптор над памятником А. В. Колчаку для Иркутска. Как и почти все предыдущие проекты Клыкова, памятник Колчаку, еще не встав на берегу Ангары, недалеко от того места, где его расстреляли и спустили в прорубь, не оставил людей равнодушными: в Иркутске несколько месяцев кипели страсти “за” и “против”. И даже памятник Василию Макарычу Шукшину вставал не просто: областные чиновники хотели, чтобы Василий Макарыч смотрел на родину не сверху, с высоты Пикета, а сидя, купаясь в пыли, на перекрестке дорог. Доводы были самые разные: и что пожилым людям трудно будет подниматься на Пикет, и что памятник со временем под своей тяжестью все равно сползет с Пикета …
Я видел, что Слава уставал. Как и его близкие, я пытался уговорить его, чтобы он не работал хотя бы по ночам, но он только отмахивался.
Вячеслав Михайлович Клыков был человеком огромного гражданского мужества. Многое из того, что он начинал, часто поперек власти и бытующего общественного мнения, потом рано или поздно принималось обществом и этой же властью. Он поставил памятники великой княгине Елизавете Федоровне и царю-мученику Николаю II задолго до того, как Русская православная церковь их канонизировала. Он шел впереди своего времени, порой раздражая власть. Да и многие его не понимали.
Он был человеком огромного личного мужества. Знаю это по многим годам совместной работы в Международном фонде славянской письменности и культуры, по совместным командировкам, в том числе в теперь уже бывшую Югославию. Он не гнул спину ни перед какой властью, ни перед какими чиновниками. На официальном приеме он мог в глаза сказать президенту Милошевичу, чем грозит стране и лично президенту политика угодить нашим и вашим. Он не прятался в бомбоубежище во время американских бомбежек Югославии и, стиснув зубы, смотрел с набережной, как американские крылатые ракеты вонзались в мосты через Дунай в городе Нови Сад.
Он был жестким, прямым и не всегда приятным в общении человеком, он был ортодоксален во всем — в любви, ненависти, дружбе…
Он был самым близким моим другом. Не очень пускающий кого-то в свою личную жизнь, он почему-то открылся мне, и от меня у него не было никаких секретов. До последнего времени, приезжая в Москву, я останавливался у него дома, а чаще в его в мастерской на Большой Ордынке.
Быть другом и соратником Вячеслава Михайловича Клыкова было не всегда удобно и даже не всегда безопасно. Наша поездка в Белград в 1991 году (небо над Югославией уже было закрыто блокадой, и мы добирались на поезде через Украину и Венгрию) вызвала истерию госпожи Митковой на НТВ. Отмежевываясь от Клыкова, тогдашнее козыревское российское посольство в Югославии в белградской прессе заявит, что делегация Международного фонда славянской письменности и культуры не представляет собой официальной России, что мы приехали как частные лица. В Крыму, куда мы приехали на Праздник славянской письменности и культуры, нас усадили в автобус и вместо Севастополя отвезли в полузаброшенный пансионат на берегу моря, севернее Евпатории, и, заблокировав все дороги, держали там до окончания праздника, потому что украинские власти почему-то решили, что Клыков приехал поднимать Андреевские флаги на Черноморском флоте, хотя это в наши планы совсем не входило. Да и в Москве: однажды ночуя у Клыкова в его кабинете, я ночью услышал шорох шагов: кто-то осторожно вошел в кабинет, прошел к столу, рылся в его ящиках. Я думал, что это Вячеслав Михайлович старается меня не разбудить, и не стал окликать. Но вот по лестнице послышались другие шаги, и копающийся в столе бросился к единственному окну, у которого стоял мой диван, перешагнув через меня на подоконник, спрыгнул на прилегающую к дому пристройку и побежал по крышам. Вошедший Вячеслав Михайлович включил свет: на моей простыне отпечатались следы грязных ботинок — на улице перед этим шел дождь, — ящики стола были открыты, всё в них было перевернуто, но остались нетронутыми лежащие сверху деньги…