Эти молитвы показательны в нескольких отношениях. Во-первых, слова Елены Турбиной об общей ответственности позволяют говорить о христианской составляющей её личности. Сознательно избегаю понятий “христианская личность”, “христоносная личность”. По словам Преподобного Иустина (Поповича), спасение и обожение человека осуществляется через таинства и добродетели. Проявления же минутной добродетели мысли Турбиной — ещё не основание для сущностных выводов.
Во-вторых, символичен тот духовный перелом, который происходит в Иване Русакове: христоносные истины открывает для себя один из самых грехопадших героев, индивид, сознательно порвавший с Господом, богохульствующий в жизни и творчестве. Такой человеческий тип выбран М. Булгаковым не случайно: он — своеобразное доказательство и проявитель сущности веры, христианских идей вообще. Этот выбор писателя снимает многие вопросы о его вере — неверии. К тому же человек неверующий, не знакомый с канонами христианской патристики, не смог бы так точно изобразить духовное перерождение личности.
Через покаяние и обретённую веру Русакову даруется прощение за грех прелюбодеяния и хулу на Духа Святого. Вера героя — здесь М. Булгаков вновь следует христианским канонам — это дар Божий человеческому естеству, дар, доступный каждому: по словам святого Игнатия Брянчанинова, “мы имеем его в зависимости от проявления нашего, — имеем, когда захотим”. Подчеркнём, что речь идёт, используя терминологию Брянчанинова, о “естественной” вере, а не о вере “деятельной”, которая есть результат использования евангельских заповедей и которую “стяжают подвижники Христовы”.
Естественная вера открывает перед Русаковым горизонты мысли, недоступные другим героям романа. Одним из принципиальнейших является следующее суждение Ивана: “…Если бы Тебя не было, я был бы сейчас жалкой паршивой собакой без надежды. Но я человек и силён только потому, что Ты существуешь…”. Эти слова Русакова перекликаются, совпадая по сути, с известными высказываниями святых отцов и православных мыслителей. Через эти слова выражается авторское представление о человеке, не совместимое с гуманистическим идеалом автономной личности, согласно которому человек может быть добрым, совершенным без помощи Божьей.
Молитва Якова Фельдмана начинается по-русски, а заканчивается по-еврейски: “Шмаисроэль!” Данное обращение указывает, что это не христианская, а иудейская молитва, поэтому оценивать её следует с соответствующих позиций.
Фельдман, как Турбина и Русаков, просит Господа о чуде. Если Елена хочет спасти брата Алексея, то Иван и Яков — себя. Турбина и Русаков воспринимают сложившиеся ситуации как наказание за грехи — собственные и всеобщие, у Фельдмана подобные мысли не возникают совсем. Только у него обращение к Богу идёт параллельно и даже сливается воедино с мольбой к петлюровцам. Поэтому приходится гадать, кому герой предлагает одиннадцать тысяч карбованцев за жизнь. Судя по словам автора, “не дал”, а молитва идёт всё же — Господу.
Такое необычное с христианской точки зрения предложение можно рассматривать и как акт отчаяния, и как своеобразное жертвоприношение, вроде бы вписывающееся в традицию. По свидетельству С. Пилкингтона, специалиста по иудейским культам, молитва всегда шла рука об руку с жертвоприношением. Правда, жертвоприношение Фельдмана более похоже на куплю-продажу, на сделку: подрядчик и перед Богом, и перед смертью остаётся подрядчиком.