Вопрос этот сложный и трагический, о том уже много написано, не станем тут останавливаться. Приведём лишь единственный пример, как подобное русофобство распространялось, как тогда выражались, “в массах”. В 1930 году вышел том Советской энциклопедии со статьёй “Русские”. Статья коротенькая, только три с половиной столбца (статья “Евреи” занимает там же восемь полос). Вот что мог прочитать тогда о своём народе русский молодой человек: “Русской народности присваивалось положение господствующей, единственной государственной народности в Российской империи. Великодержавный национализм Российской империи стремился при этом придать понятию русской народности расширительное значение… Этой ложной идеей прикрывалась политика колониального угнетения и насильственного обрусения других народностей”.
Сказанного достаточно.
В данной статье использовались новейшие изыскания современных российских историков: З а л е с с к и й К. А. Империя Сталина. Биографический энциклопедический словарь. М., 2000; П о л я н с к и й Д м и т р и й . Ежов. История “железного” сталинского наркома. М., 2001; Н а у м о в Л е о н и д. Борьба в руководстве НКВД в 1936-1938 гг. М., 2006; С у х о д е е в В л а д и- м и р. Сталин. Энциклопедия. М., 2006.
Вадим ДЕМЕНТЬЕВ ЗРИМЫЕ СТУПЕНИ СЕРГЕЯ ХАРЛАМОВА
Мастерская заслуженного художника России Сергея Харламова располагается в самом центре Москвы. Располагается — не совсем точно сказано, на самом деле известный график ютится на чердаке в доме дореволюционной постройки на улице Малая Бронная. В наши молодые годы можно было подойти к глухой стене брандмауэра и, если в единственном оконце под крышей горел свет, смело подняться на пятый этаж, по темной лестнице вскарабкаться на чердак и бухнуть в обитую железом дверь: не спи, не спи, художник!
А он здесь почти и не спал, трудился в тишине и уединении, кропотливо и сосредоточенно резал гравюры на заготовках дерева и на полосках линолеума. Рядом стоял печатный станок, и бумажные оттиски, остро пахнущие краской, осторожно поднимались хозяином к свету, и происходило чудо: белый лист преображался, оживал то портретом, то пейзажем, а то и изящной буквицей будущего книжного оформления.
Немногое изменилось с тех пор на Малой Бронной, но появилось нечто существенное. На пересечении с Садовым кольцом вырос новорусский дом в форме пышного американского торта, с каменными колоннами, на макушке которого воздвигнута копия памятника-башни III Интернационалу Татлина. Казалось бы, трудно что-то нелепее придумать: ампир и революционный модернизм на крыше. Но, присмотревшись, вдруг видишь, что это всего лишь архитектурный перифраз иоафановского проекта здания Дома Советов на месте взорванного храма Христа Спасителя. Только вместо циклопической скульптуры Ильича на вершину здания помещена татлинская бредовая спираль, олицетворяющая мир “без паспортов и отечеств”. Если прежде она символизировала будущую победу пролетариата, то теперь — всемирное торжество буржуазии.
Нет и мансардного оконца в мастерской Харламова. К брандмауэру пристроили такой же новорусский дом, но строители, чуть не лишившие художника главного — дневного света, все-таки нашли выход: теперь в мастерской на потолке, то есть на крыше, аккуратно вмонтированы два окна-люка.
В одной из литературных миниатюр, которые стал писать, и небезуспешно, Сергей Харламов, имеется родственный моему рассказу сюжет, пришедший художнику из детства, когда он, мальчишка, залез вечером в деревенский разрушенный храм на берегу Оки и там, среди следов запустения, вдруг, задрав голову, увидел над собой звезды. “Это было так неожиданно, — пишет автор, — так удивительно, что было похоже скорее на чудо”. В его храме-мастерской в центре Москвы звезд не видно, но над Харламовым виднеется все то же русское небо.
“Сердцем помню только детство, все другое — не мое”, — записал в эмиграции И. А. Бунин. Почему “все другое — не мое”? Неужели “память сердца” относится только к детству, а затем человек начинает жить другими страстями, не принадлежа себе?
Сергей Харламов, по-моему, чудесным образом сохранил свою сердечную память, не растерял ее в жизни, подкрепил и развил ее всем своим творчеством. И здесь для художника определяющими стали не бытовые подробности, не исторические коллизии, а духовные начала своей биографии.